Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
Как видим, разница только одна: здесь потрясения не определяются как политические и как страшные для человечества. Что же говорит Макогоненко? «Этот мотив, так волновавший Пушкина в 1833 — 1834 годах, теперь снят, в своем идейном развитии Пушкин сделал шаг навстречу будущему» 14. Выходит, Пушкин теперь готов принять потрясения, страшные для человечества,— гражданскую войну! В этом заключается прогресс его мышления с 1834 по 1836 год. Последующая фраза о просветительской вере, человеколюбии и гуманности никак не меняет этот странный и мрачный вывод.
Советских пушкинистов всегда немало смущали фразы из так называемой пропущенной главы «Капитанской дочки», где Гринев, рассказав об обоюдной жестокости пугачевцев и усмирителей, заключает: «Не приведи бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка» (V, 344 — 345). Эти мысли особенно охотно приписывали Гриневу, «изымая» их из мировоззрения Пушкина. Чайковская с большой экспрессией выступает против такой подтасовки, и, по-моему, она совершенно права.
Читаем у Макогоненко: «...взгляды Гринева и Пушкина не совпадают. Правда Гринева эмпирична, однозначна; Гринев констатирует факт — что видел, то и записал. Правда Пушкина глубоко исторична, прочно опирается на понимание социальной природы противоречий дворянства и крестьянства. И главное — Пушкин видит и понимает трагизм русского бунта» 15.
Слова, слова, слова... «Эмпирик» Гринев, как видим из текста, отнюдь не только констатирует факт, но и делает очень широкое обобщение, которое, право же, не лишено смысла и в наши дни. Да это вовсе не Гринев, дворянский недоросль в дни пугачевщины, простоватый симбирский помещик во время издания «записок». Это, конечно, сам Пушкин. И разве понимание «противоречий» снимает для него вопрос о бессмысленности и беспощадности бунта?
211 Вернемся в заключение к цитате из «Путешествия», где речь идет о лучших и прочнейших изменениях... Контекст ее в основном экономический. Жизнь русского крестьянина сравнивается с положением английского пролетария, и сравнение оказывается в пользу первого. Но не это нам сейчас важно. Отметим другое. В черновом варианте другое сравнение — с французским крестьянином XVII века — снабжено следующим важным дополнением: «Судьба французского крестьянина не улучшилась в царствования Людовика XV и его преемника (т. е. вплоть до Великой французской революции.— А. А.). Все это, конечно, переменилось, и я полагаю, что французский земледелец ныне счастливее русского крестьянина» (Акад. XI, 231). В беловой рукописи последняя фраза («все переменилось») была исключена, и французский мужик остался на одном уровне с русским.
Позволю себе сделать предположение, что подлинные мысли Пушкина отражает черновик. Революция покончила с феодальным землевладением, дала крестьянам землю и создала тот класс крепкого независимого крестьянства, который был опорой Наполеона Бонапарта и который дал ресурсы и людей для промышленной революции первой половины XIX века. Пушкину, видимо, представлялось, что русский крестьянин, который, несмотря на крепостное право, сохранил проворство и ловкость в труде, чувство собственного достоинства, семейные добродетели, мог бы путем мирной эволюции («распространения просвещения»,— говорит он) проделать путь, пройденный французской деревней за четыре послереволюционных десятилетия.
В поисках ответа на мучительные вопросы о будущем общественном развитии России Пушкин обратился к истории. Восстание Пугачева и реформы Петра I стали для него объектом профессионального исторического исследования. XVII
Весь черный народ был за Пугачева
«История Пугачева» — единственное законченное и опубликованное при жизни историческое сочинение Пушкина. Прежде всего это великолепная проза: писано «пером Тацита (...) на меди и мраморе», как сказал Белинский Но «История Пугачева» — и глубокое историческое исследование, в которое Пушкин вложил много труда и души. Книга вышла в свет в конце 1834 года под заглавием «История Пугачевского бунта», которое приказал дать ей царь. Параллельно писалась «Капитанская дочка», опубликованная в «Современнике» в 1836 году. В сущности оба этих сочинения надо рассматривать в единстве.
Как во многих других областях, Пушкин выступил здесь первооткрывателем. До этого восстание Пугачева было почти запретной темой, и те, кто упоминал о нем, ограничивались руганью в адрес мятежников и славословиями матушке-государыне. Пушкин впервые трезво рассмотрел причины, ход и исход пугачевщины, создал рельефный образ вождя восстания и других действующих лиц событий 1773 — 1775 годов.
В «Истории Пугачева» мы видим не только Пушкина-историка, но и Пушкина-мыслителя. Хотя описание событий, сделанное рукой мастера, производит сильное впечатление, не меньше поражает нас зрелый социологический анализ. Расстановка сил главных общественных групп, пугачевщина как борьба классов — такая трактовка восстания была для своего времени беспримерным достижением. В последней книге Г. П. Макого-
