Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
«Никакое, даже преднамеренно бесстрастное, изучение экономики в России XIX века не могло не затронуть тех явлений, которые бередили совесть всех мыслящих людей; любое сколько-нибудь обстоятельное описание экономических отношений в стране воспринималось тогдашними читателями не менее непосредственно, чем самый откровенный антикрепостнический памфлет в свежей газете (если бы, конечно, он мог быть напечатан). Отчасти, по-видимому, и по этой причине виднейшие деятели русского освободительного движения, стало быть, публицисты по призванию — от Радищева до Чернышевского,— отдавали так много сил и времени исследованию проблем политической экономии»8. В чем-то это относится к Пушкину и его публицистике.
По вопросу о его отношении к Радищеву Еремин еще более заостряет логику Якушкина. Вся критика Радищева и все умеренно-либеральные высказывания Пушкина превращаются в сплошную цепь шифров и иносказаний. Все это эзопов язык, и задачей исследователя является его расшифровка, что и пытается делать автор. Дело это в высшей степени непростое: «Необычайная сила цензурного гнета предопределила необычайную сложность системы иносказаний, которая применена в этой статье («Путешествие».— А. А.). Уже через двадцать лет после ее написания эти иносказания оказались непонятными даже такому публицисту, как Герцен. И, конечно же, тем более недоступны они читателю нашего времени»9. Кажется, это несколько нескромно. Герцен через 20 лет не разобрался, а Еремин через 140 лет все разложил по полочкам...
Открывая у Пушкина «логическую несуразицу», автор считает ее намеренной и ловко рассчитанной на догадливость читателя. Повторение сложившихся официальных словесных формул рассматривается как осо-
206 бая хитрость, предполагающая обратное понимание. И так далее. Эта логика приводит Еремина к слегка прикрытому выводу, что Пушкин 30-х годов — все же революционер, сторонник крестьянского восстания. Автор солидной обзорной статьи счел нужным слегка покритиковать Еремина, так как у него «фактически получается, что политическая позиция Пушкина в эти годы совпала с политической позицией Радищева» |0. А с этим едва ли кто-то может согласиться.
Концепция Якушкина — Еремина (со множеством промежуточных имен), как легко было заметить, имеет немало слабых мест и не могла не вызвать возражения. С большим мастерством эти возражения были суммированы в работе крупного нашего ученого первой трети века Павла Никитича Сакулина. Многое из сказанного им сохраняет свое значение и поныне. Сакулин начинает с констатации: «Исследователи не раз с недоумением останавливались перед статьями Пушкина о Радищеве»11. Можем вполне добавить: и останавливаются.
Главная мысль Сакулина заключается в том, что в этих статьях Пушкин сказал то, что хотел сказать, и никакой «эзоповщины» в них нет. Доказательство этого тезиса состоит как бы из двух частей. В первой Сакулин показывает, к каким натяжкам приходится прибегать Якушкину, чтобы обнаружить «хитрости» Пушкина. Если он хитрил, то перехитрил: до Якушкина никто не увидел в статьях второго смысла, и невозможно представить себе читателя, который мог бы расшифровать ребусы, которые якобы имеются в статьях. Надо предположить у Пушкина слишком малый талант и малую литературную опытность, если читатель в конце концов не может обнаружить подлинные взгляды и намерения автора. Сакулин приводит примеры действительных пушкинских мистификаций и пародий, которые безошибочно бьют в цель. Ничего подобного нет в статьях о Радищеве.
Вторая и, пожалуй, более важная часть доказательства состоит в сопоставлении взглядов, высказанных в этих статьях, с другими публицистическими и литературно-критическими работами Пушкина 30-х годов. Сакулин стремится показать, что между ними нет никаких серьезных различий. Конечно, Пушкин разделял с Радищевым отрицательное отношение к крепостному праву. Но не более того. Радищев был революционер и не только допускал крестьянское восстание, но и пря-
207 мо призывал к нему, хотя, впрочем, в риторичной и абстрактной форме, заведомо недоступной для народа. Пушкин был либерал и реформист, в лучшем смысле этих позже скомпрометированных слов. Кроме того, ему была органически чужда риторика, он был человек реалистического и конкретного мышления.
Что неприемлемо для Пушкина в Радищеве? Радищев для него «политический фанатик», «истинный представитель полупросвещения», лишенный исторического и гуманистического взгляда на судьбы России и русского крестьянства. Слова, которыми заканчивается статья «Александр Радищев», содержат не столько политическую, сколько моральную оценку его дела и личности, но они очень характерны для позднего Пушкина. Идеи Радищева «принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением, ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви» (VI, 195). Благоволение — желание добра: вот главный критерий.
Сакулину нелегко ответить на вопрос, какие же цели преследовал в таком случае Пушкин своими статьями, в которые он вложил немало труда. Споря с Радищевым, Пушкин вовсе не отрицал роли покойного писателя в русской истории и литературе. Радищев ставил вопросы, которые волновали Пушкина: о крестьянстве и крестьянском мятеже, о месте писателя в обществе и его отношениях с властью. «Радищев — не одно только прошлое. Это имя обязывало. Тень Радищева тревожила мысль и совесть Пушкина. Из-за могилы автор «Путешествия» ставил перед ним проблемы чрезвычайной важности. Пушкин принял вызов и ответил на него. Статьи о Радищеве были одним из моментов общественно-политического самоопределения Пушкина и вместе его самооправдания»12. Этот вывод, скажем прямо, ниже уровня основного содержания работы Сакулина.
