Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
Барков шутливых од тебе не посылал, Радищев, рабства враг, цензуры избежал, И Пушкина стихи в цензуре не бывали; Что нужды? их и так иные прочитали (I, 196).
Соединение имени эротического стихоплета Баркова, тираноборца Радищева и своего собственного — это и юношеская шалость, и гражданская смелость. В письме к Бестужеву (Марлинскому) от 13 июня 1823 года Пушкин выговаривает ему, автору литературного обзора: «...как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? кого же мы будем помнить?» (IX, 64). О том, что Пушкин сохранил уважение к Радищеву до конца дней, свидетельствует строчка в черновом варианте «Памятника»: «Что вслед Радищеву восславил я Свободу...» (II, 614).
Все это так, но существуют две статьи 30-х годов о Радищеве, которые при жизни Пушкина не были напечатаны. Одна из них — неоднократно цитированное «Путешествие из Москвы в Петербург», другая озаглавлена самим Пушкиным «Александр Радищев». В них дается как будто совсем другая оценка Радищева. В его
201 знаменитой книге «дерзость мыслей и выражений выходит изо всех пределов» (VI, 355). «Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы» (VI, 194).
Проблема действительной или мнимой противоположности двух взглядов Пушкина на Радищева вызывала немало споров. Более ста лет назад литературовед В. Е. Якушкип. внук декабриста, пристально рассмотрел обе статьи и пришел к выводу, что они имеют двойное дно, что резкой критикой поэт хотел прикрыть свое подлинное отношение к Радищеву и, протащив их через цензуру, привлечь внимание общества к автору «Путешествия из Петербурга в Москву».
Якушкин писал: «Главное содержание книги Радищева — крестьянский вопрос; этот же вопрос занимает главное место в разбираемой статье *. В этом важнейшем вопросе Пушкин, с некоторыми оговорками, принимает везде мнения «преступной книги», разделяет ее «дерзкие мечтания», оправдывает ее «мрачные картины»» 1. Действительно, приведя обширную цитату из Радищева о продаже крепостных, Пушкин говорит: «Следует картина, ужасная тем, что она правдоподобна. Не стану теряться вслед за Радищевым в его надутых, но искренних мечтаниях... с которым на сей раз соглашаюсь поневоле...» (VI, 355).
Эти авторские многоточия, эта красноречивая фигура умолчания... Вся критика Радищева содержится в словах о «надутых» мечтаниях, но это касается скорее литературной манеры, которая ко времени Пушкина, конечно, безнадежно устарела.
В другом месте Пушкин цитирует рассказ Радищева о помещике, который довел крепостное состояние своих крестьян до логического завершения, превратив их в рабов. Он отнял у крестьян участки земли, которые они обрабатывали для себя, лишил их возможности держать скот и заставил работать на барщине круглый год. Семейные получали месячину, т. е. скудный хлебный паек, а одинокие жили впроголодь, кормясь на барском дворе. Словом, деревня превратилась в своего рода концлагерь. У Радищева помещик разбогател, и это дает автору повод призвать к своеобразной «экспроприации экспроприаторов», поскольку «богатство сего кровопийца ему не принадлежит. Оно нажито грабежом <...)»2.
* «Путешествие из Москвы в Петербург» Пушкина.
202 Пушкин же по этому поводу рассказывает живо и иронично: «Помещик, описанный Радищевым, привел мне на память другого, бывшего мне знакомого лет 15 тому назад (...) Он был тиран, но тиран по системе и убеждению, с целию, к которой двигался он с силой души необыкновенной и с презрением к человечеству, которого не думал и скрывать. Сделавшись помещиком двух тысяч душ, он нашел своих крестьян, как говорится, избалованными слабым и беспечным своим предшественником. Первым старанием его было общее и совершенное разорение. Он немедленно приступил к совершению своего предположения и в три года привел крестьян в жестокое положение. Крестьянин не имел никакой собственности — он пахал барскою сохою, запряженной барскою клячею, скот его был весь продан, он садился за спартанскую трапезу на барском дворе; дома не имел он ни штей, ни хлеба. Одежда, обувь выдавались ему от господина, — словом, статья Радищева кажется картиною хозяйства моего помещика. Как бы вы думали? Мучитель имел виды филантропические. Приучив своих крестьян к нужде, терпению и труду, он думал постепенно их обогатить, возвратить им их собственность, даровать им права! Судьба не позволила ему исполнить его предначертания. Он был убит своими крестьянами во время пожара» (VI, 359).
На живых людях этот «филантроп» ставит чудовищный эксперимент, а голод и разорение, видимо, считает не очень высокой платой за будущее мифическое процветание. На одном полюсе — абсолютная власть со всеми возможностями внеэкономического принуждения, на другом — нищенская уравнительная «коммуна», где потребление ограничено физическим минимумом. Слово «стимул» возвращается здесь к своему первоначальному смыслу — заостренная палка, которой погоняли животных. Какие могут быть стимулы, если больше, чем «спартанская трапеза» да пара лаптей, никак не заработаешь? К несчастью, последующие поколения русских мужиков немало пострадали от этаких «филантропов» и социальных экспериментаторов, «тиранов по системе и убеждению», Хоть они не были помещиками...
