Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
7*
195 статьей, оставшейся в набросках, Пушкин писал: «Каков бы ни был образ моих мыслей, никогда не разделял я с кем бы то ни было демократической ненависти к дворянству. Оно всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа» (VI, 296). Яснее не скажешь, да это и далеко не единственное высказывание такого рода.
Своим взглядам на дворянство Пушкин искал и, как ему казалось, находил подтверждение в истории. Он видел историческую оправданность такого специфического древнерусского института, как местничество, т. е. распределение высших государственных должностей в соответствии с древностью рода. Ему представлялось, что это было фактором личной независимости родовитого дворянства от трона. Отмену местничества при царе Федоре Алексеевиче в 1682 году он в одной записи называет французским словом attentat (покушение, посягательство, очевидно, на права наследственной знати) (VI, 311).
Вскоре Петр I открыл доступ в дворянство офицерам и чиновникам из низших сословий. Это Пушкин считал исторической ошибкой, но естественным образом одобрял другой указ преобразователя — о единонаследии недвижимой собственности, т. е. о введении майоратов. Однако если табель о рангах прочно укоренилась и «чины сделались страстию русского народа» (VII, 308), то майоратная система, не имевшая корней в традициях и обычном праве, осталась в значительной мере на бумаге. Майоратства были уничтожены в 1730 году «плутовством Анны Ивановны» (императрицы, племянницы Петра). Любопытно, какую нить событий тянул далее Пушкин: «Падение постепенное дворянства; что из того следует? восшествие Екатерины II, 14 декабря, и т. д.» (VI, 311). Похоже, это тот же мотив, что в разговоре с великим князем: если не возродить подлинно независимое дворянство, то дело может кончиться новым мятежом...
Не было ли тут того, что мы назвали бы теперь классовой ограниченностью? Безусловно. Но и публицистика, и особенно художественные произведения Пушкина выводили далеко за пределы судеб дворянства (хотя это был важнейший вопрос для России!). Один из ключей к социологическим взглядам Пушкина и к содержанию его творчества 30-х годов находим в варианте статьи «Путешествие из Москвы в Петербург». Расска-
196 зав об упадке дворянства, дроблении и закладе имений, он задает себе вопрос: «Но улучшается ли от сего состояние крестьян? Крепостной мелкопоместного владельца терпит более притеснений и несет более повинностей, нежели крестьянин богатого барина» (Акад. XI, 241).
Выходит, судьбы дворянства неразрывно связаны с судьбами крестьянства, народа, а прогресса (улучшений, сказал бы Пушкин) можно ждать от деятельности просвещенных и богатых дворян, способных понимать нужды народа. Далее он объясняет, что обеднение помещиков и потеря ими закладов — это не путь освобождения крестьян, как «говорят некоторые». При безнадежном положении дел имение обычно продается и попадает в руки людей, которым до состояния крестьян еще меньше дела, чем прежним владельцам. «(...) Долг дворянства связывает руки правительству и не допускает его освободить крестьян — ибо в таком случае дворянство справедливо почтет свой долг угашенным уничтожением залога» (Акад. XI, 242).
Весьма примечательное место. Освобождение крестьян остается идеалом и целью, но обеднение дворян — не путь к нему, так как тогда пришлось бы списать всю задолженность помещиков, а это правительство не может сделать. Цитируя эти же строки, Боровой отмечает, что здесь «Пушкин проявил исключительную проницательность», и рассказывает о реальном ходе дел с дворянской задолженностью. Она не только не способствовала освобождению крестьян, но и, очевидно, повлияла на условия реформы 1861 года в сторону большего обременения крестьян 14.
Идея, что общественный прогресс связан с третьим сословием, была несомненно близка Пушкину. Важно, что французское третье сословие ассоциировалось у него с просвещением, а это было его любимое понятие и слово. Из третьего сословия вышли Вольтер и Руссо, Дидро и Даламбер, Кенэ и Неккер...
Конечно, русское третье сословие (купцы и мещане) резко отличалось от французского. Необразованность и крайний консерватизм делали его культурно и политически мертвым, хотя порой из него выходили ученые и писатели. Пушкин отчасти видел исторические корни этого явления. В наброске замечаний на второй том «Истории русского народа» Полевого он замечает: «Феодализма у нас не было, и тем хуже» (VI, 283). Эта особ-
197 няком стоящая фраза допускает разные толкования. Но одно из них несомненно: в России не было крепкого слоя просвещенного и свободолюбивого городского торгово-промышленного населения. Один из черновиков служит подтверждением. Пушкин говорит: «Феодализм (...) мог наконец родиться как первый шаг учреждений независимости (общины второй), но он не успел» (Акад. XI, 377).
Этот смысл извлек из пушкинских набросков Г. В. Плеханов, когда писал, что экономическое отставание русских городов «неизбежно вело за собой политическую инертность городского населения. Пушкин был прав. Наши города не были тем, чем были западноевропейские городские общины» 15.
