Муза и мамона - Аникин А.В.
Скачать (прямая ссылка):
Применим это к рассуждению Пушкина. Эластичность спроса на исторические или приключенческие романы высока, поскольку они рассчитаны на широкого, небогатого читателя. Снижение цены одного экземпляра может быть перекрыто увеличением сбыта и дать рост выручки, а значит, и дохода автора. Поэтому, если даже цена такой книги невысока, это ни в коей мере не доказывает бескорыстия автора, а указывает лишь на его деловую сметку. Напротив, эластичность спроса на стихи низка, поскольку спрос ограничивается узким кругом состоятельных любителей, для которых разница в цене между рублем и 5 рублями не имеет существенного значения. Снизив цену, не добьешься увеличения тиража и сбыта. Это явление хорошо понимают книготорговцы и устанавливают цену, которая, по их расчетам, может максимизировать выручку.
Подсчеты, сделанные Смирновым-Сокольским, позволяют оценить литературные доходы Пушкина. В 1831 — 1836 годах он получил от Смирдина около 109 тысяч рублей, от других издателей и книготорговцев около 20 тысяч, в виде журнальных гонораров (кроме журнала Смирдина) — 50 тысяч 2/. Последняя цифра включает какие-то гонорары 20-х годов. Уменьшив ее условно на 19 тысяч, получаем все же 160 тысяч рублей, или в среднем примерно 27 тысяч рублей в год. Еще 5 тысяч в год Пушкин получал до 1835 года в качестве жалованья. К этому можно добавить 40 тысяч рублей, полученных от заклада имения, и 45 тысяч рублей казенных ссуд. Получаем еще 85 тысяч, или 14 тысяч в среднем за год.
Выходит, казалось бы, совсем не мало. Ведь в письме н жене, которое уже цитировалось, Пушкин оценивал верный расход семейного бюджета в 30 тысяч рублей в год.
Но здесь важно слово «верный», т. е. обычный, регу-
183 лярный, предвидимый, а потому — минимальный расход! Очевидно, он включал квартиру, экипаж и лошадей, питание семьи и дворни, обновление одежды. Едва ли что-нибудь другое, даже книги. Вероятно, «сквозь пальцы» уходило еще столько же: предметы роскоши, подарки, поездки, карточная игра, покрытие долгов Льва Сергеевича, поддержка других родственников, проценты по ссудам...
А. П. Арапова, дочь Натальи Николаевны от второго брака, свидетель в какой-то степени пристрастный, но и достаточно надежный, рассказывает со слов матери о быте семьи: «Считать Пушкин не умел. Появление денег связывалось у него с представлением неиссякаемого Пактола *, и, быстро пропустив их сквозь пальцы, он с детской наивностью недоумевал перед совершившимся исчезновением.— Карты неудержимо влекли его (...) Часто вспоминала Наталья Николаевна крайности, испытанные ею с первых шагов супружеской жизни. Бывали дни, после редкого выигрыша или крупной литературной получки, когда мгновенно являлось в доме изобилие во всем, деньги тратились без удержа и расчета,— точно всякий стремился наверстать скорее испытанное лишение. Муж старался не только исполнить, но предугадать ее желания. Минуты эти были скоротечны и быстро сменялись полным безденежьем...» . Далее Арапова опровергает обвинения в адрес ее матери в расточительности на наряды и говорит, что эти расходы брала на себя Е. И. Загряжская, тетка Натальи Николаевны.
Нерегулярность и непредсказуемость литературных доходов при том характере расходов, о которых сказано, была одной из причин хронического безденежья. Но была и другая причина. Семья и расходы Пушкина росли от 1830 к 1837 году, а литературные доходы, скорее, сокращались.
Летом 1836 года в Петербурге гостил французский литератор Ф. А. Леве-Веймар. Он общался с Пушкиным в узком дружеском кругу и смог оценить значение русского поэта. Статья, опубликованная им во Франции через несколько месяцев после смерти Пушкина, начинается фразой: «Россия потеряла своего поистине самого знаменитого писателя...» В статье он упоминает, что Пушкин часто говорил: «Я более не популярен» 29. Леве-
* Река, несущая золотой песок.
184 Веймар не воспринял это всерьез, да и кто-то из наших современников может увидеть здесь своеобразное литературное кокетство. В действительности эти слова Пушкина имели под собой определенное основание и подтверждаются рядом свидетельств и соображений.
Иван Сергеевич Тургенев, которому было в 1836 году восемнадцать лет, вспоминал, что, хотя Пушкин был в расцвете сил, его уже нельзя было назвать любимцем публики. Любимцами он называет Марлинского (А. А. Бестужева), Брамбеуса (Сенковского), Кукольника, Бенедиктова 30. Мы можем смело добавить к этому списку исторических романистов Загоскина и Лажечникова и в каком-то смысле Фаддея Булгарина, имевшего несколько скандальную, но громкую известность.
С разных сторон рассмотрев вопрос, С. А. Фомичев заключает: «...факт остается фактом: в 1830-е годы Пушкин перестал быть властителем дум. Точнее — живое значение в ту пору было признано лишь за романтическими произведениями поэта, прежде всего за его поэмами...» 31 Как известно, Белинский невысоко оценивал прозу Пушкина. Поэмы же переиздавались уже мало и денег не давали.
О соотношении пушкинской прозы 30-х годов с его современниками и конкурентами писали многие, но мне кажется особо интересной работа В. Ф. Переверзева, впервые опубликованная в 30-х годах. Американский автор П. Дебрецени добросовестно использовал ее. Пере-верзев констатирует (хорошо, впрочем, известный) сдвиг читательских вкусов в сторону прозы, а в рамках прозы — в пользу романной формы. В основе этого сдвига лежало формирование нового типа читателя. Но читатель этот, еще недавно ограничивавшийся лубками и календарями, был плохо подготовлен к восприятию сколько-нибудь серьезной прозы. Он жаждал развлекательного чтения, легко клевал на самые низкопробные поделки. Писатели, пробивавшиеся к такому читателю, Щеголяли своим лжедемократизмом и квасным патриотизмом, потрафляли мещанским вкусам и пристрастиям.
