Суфизм в контексте мусульманской культуры - Пригарина Н.И.
ISBN 5-02-016695-2
Скачать (прямая ссылка):
ин торфе галйан каз сафа башад чо холд-е джанфаза дар маджлес-е ахл-е вафа башад чо болбол дар нава аз голголаш андар сама' гуш-е малайек пор седа. Этот диковинный кальян [доставляет] наслаждение Подобно раю, радующему душу. В собрании верных Он подобен рыдающему соловью. Его бульканье во время сама* Услаждает слух ангелов.
Это наиболее характерный пример надписей на кальянах» которых нам известно около десяти.
Стихотворными текстами украшались также изразцы каминов. На одном из них, опубликованном Зака и Самсаром (местонахождение не указано; датировка, как мы предполагаем,— конец XIX — начало XX в.), обнаружены четыре не связанных между собой отрывка, первый из которых демонстрирует параллелизм светского и суфийского планов содержания [2, № 30» с. 26]:
бохари хамчо ошшаг-е делафруз бара-йе голрохан сузад шаб о руз. Камин, подобно очарованным влюбленным, День и ночь горит для розоволиких.
Более интересная надпись зафиксирована на бронзовых щипцах (очевидно, каминных) из Музея изящных искусств в Тегеране [2, № 30, с. 25]:
293
сухтам о сухтам о сухтам та равеш-е эшг-е то амухтам
хасел-е омрам се сохан биш нист хам бодам похте шодам сухтам. Я горел, горел и горел, Пока не научился любви к тебе. Итог моей жизни [выражается]
не более чем тремя словами: Я был сырым, созрел, сгорел.
Здесь мы наблюдаем уже не просто декларативность или дву-їілановость, а типично суфийскую аллегорическую констатацию успешно и до конца пройденного тариката.
В некоторых музейных собраниях хранятся украшенные в технике вышивки войлочные колпаки дервиша (тадж-е дарви-ши)у очевидно, позднего времени —рубежа XIX—XX вв. На л ер вый взгляд кажется странным, что надписи на большинстве из них носят чисто светский характер, но, поскольку среди надписей встречаются стихи о бедности, можно заключить, что более существенной здесь была прямая связь с дервишским бытом, а не опосредованная — с философскими доктринами суфизма. Однако на одном из таких колпаков из Этнографического музея в Тегеране есть стихотворение, чрезвычайно интересное в плане проникновения суфийской философии и образности в прикладное искусство [2, № 30, с. 29]:
, ма асиран-е банд-е соуда-им дардмандан-е бисаропа-им ширмардан-е вади-йе эшгим маслахатбин-е ку-йе гоуга-им гах мананде-йе замин-е пастим гах хамчу сепахр бала-им гах хаким о гах аб-е хайат гах абрим о гах дарйа-им гах тохикисе-им о гах галаш гах чу пенхан шавим о пейда-им хар ке ба ма нешаст мо'мен шод аз делаш занг-е кофр безадайим чун бовад джан-е у бе ма сафи дар заманаш тамам бенамайим ке сарасар-е джахан о хар че дар уст акс-е йек партоваст аз рох-е дуст аз еайн-е 'али диде-йе меллат бинаст ваз лам-е ?али лава-йе доулат пейдаст гар талеб-е фейз-е рахмати ей надем дар йай-е 'али талаб ке дарйа дарйаст. Мы — пленники цепей страсти. Мы — несчастные скитальцы. Мы — храбрецы в пустыне любви, Добрые советчики в квартале смуты. Иногда мы подобны низкой земле, Иногда высоки, как небо. Иногда мы — земля, иногда — живая вода, Иногда мы — облако, иногда — море. Иногда мы — [бедняки] с пустыми кошельками,
иногда — мошенники, Иногда как будто скрыты, [на самом же деле] явны.
294
Каждый, кто сядет [рядом] с нами, уверует:
Мы счистим с его сердца ржавчину неверия.
Если будет его душа с нами искренней,
Со временем мы покажем ему все.
Весь мир и все, что есть в нем,—
Отражение одного луча от лица друга.
От «айна» Али глаза народа прозрели,
От «лама» Али [развевается] знамя государства.
Если ты, грешник, требуешь мудрой справедливости,
То «йай» Али требует, чтобы море было морем.
Стихотворение насыщено традиционной суфийской поэтической терминологией; декларативная же сторона его такова, что вызывает ассоциации с «программными» стихами классиков суфийской поэзии. Можно предположить, что автором его и действительно был кто-либо из поэтов-профессионалов, однако поиски этого текста в некоторых диванах и колийатах пока ничего не дали, их еще предстоит продолжить.
Стихи, так или иначе связанные с суфизмом, встречаются на кожаных тисненых книжных переплетах, один из которых (выполнен мастером Гари Садиком в 1891/92 г.) хранится в Музее изящных искусств в Тегеране [2, № 39—40, с. 20]:
ру-йе то ке мехр-е бизавал амаде аст
а'ине-йе хосн-е лайезал амаде аст
хар джа ке зе на'лин-е то манде аст нешан
мехраб-е соджуд-е ахл-е хал амаде аст.
Твое лицо, которое взошло, как немеркнущее солнце,
Стало зеркалом вечной красоты.
Каждый след от твоих сандалий —
Михраб к месту поклонения суфиев.
Большой интерес представляют собой стихотворные тексты на деревянных резных футлярах для зеркал. Один из них (вероятно, второй половины XIX в.) хранится в Этнографическом музее в Тегеране [2, № 41—42, с. 13]:
дар айане чун йар-е азизам негаран шод . рохсар-е зибаш дар а'ине айан шод зан сурат-е зиба ке дар айане айан гашт ангошт-е тахассор хамеги ра бе дахан шод гофтанд ке наданим ин сурат-е зиба аз чист ке у аз назар-е халг нехан шод. Когда отразилась в зеркале моя любимая, Стало видно в зеркале ее прекрасное лицо. От этого прекрасного лица, явленного в зеркале, Все приложили к устам палец печали, Сказали: «Не знаем, что такое Этот прекрасный лик: ведь он скрыт
