Суфизм в контексте мусульманской культуры - Пригарина Н.И.
ISBN 5-02-016695-2
Скачать (прямая ссылка):
282
,деленно указывают на то, что Шах-Фазил возведен в третьей четверти XI в.
Итак, надписи рассматриваемого сооружения вкупе с предельно простой планировкой, размерами и пропорциями определенно и однозначно свидетельствуют о его погребально-мемориальном назначении. Слово «ханака», которое видел в не-пунктированных надписях Шах-Фазила М. Е. Массой, при близком рассмотрении с учетом всего контекста с гораздо большим основанием должно читаться как h джййгах— «место, обитель» (как и предлагается мною в переводе), в данном случае—«место [упокоения]»6'. Впрочем, даже если читать его как оійі^ шпагах (хотя в те времена уже существовала более привычная форма eU;u), то здесь оно тоже значило бы просто «жилище, обиталище» (от перс, хана — «дом»), лишь с грустным оттенком «последнего пристанища».
Другими словами, чтение хйнагах в эпитафии на мавзолее в принципе возможно, но менее вероятно, чем джййгах, и в любом случае это слово атрибуционно нейтрально и не может восприниматься как суфийский термин. Равным образом несостоятельна версия об ином (кроме погребального) предназначении здания и с точки зрения архитектуры: трудно допустить, чтобы однокамерную постройку, хотя и довольно просторную (около 62 кв. м), но не имеющую даже ниш в стенах, заранее могли планировать под дервишское «общежитие» (ср. [1, с. 429—434; 10, с. 65]).
Строго говоря, ничто не мешало суфийским радетелям со временем обосноваться в мазаре и использовать его для своих нужд. Учитывая известный размах мистических богоиска-ний в средневековой Фергане и вообще в Средней Азии, можно полагать, что для своих собраний и радений (зикров) суфии использовали любое подходящее помещение. Кроме того, можно не сомневаться в том, что при наличии старой постройки на мусульманском кладбище, почитаемой местным населением, освященной легендами, а главное, не занятой никем, кроме погребенного, личность которого давно забыта (о чем красноречиво говорят те же легенды7), безусловное предпочтение отдавалось ей, тем более что мириться с житейскими неудобствами было одним из основных нравственных предписаний тарикага* На то, что мавзолей караханидского илека со временем действительно принял на себя функцию и суфийской обители, ясно указывают многочисленные посетительские надписи и изображения, выцарапанные на его стенах [3, с. 135]. Однако считать, что он строился или хотя бы планировался с подобной целью, нет никаких оснований. Во всяком случае, как мы видели выше, надписи в интерьере Шах-Фазила, относящиеся ко времени его ^возведения, совершенно однозначно свидетельствуют о первом назначении и так же категорически лишены малейшего намека .на второе8.
283
Несколько иначе обстоит дело с известным мавзолеем Xa-ким-и Тирмизи в старом Термезе, имеющим более сложную конструкцию с явными следами разновременных перестроек (см. {10, с. 46—52}). О прямой связи мазара с деятельностью суфиев говорит уже его название, под которым он вошел в науку и которое восходит к одному из ранних подвижников в среднеазиатском исламе — Абу 'Абдаллаху Мухаммаду б. сАли ат-Тир-мизи (ум. 869 или 898).
По различным данным, в том числе и эпиграфическим, возведение основного помещения древнего мавзолея в комплексе Хаким-и Тирмизи относится, как и Шах-Фазила, к XI в. и тоже связано с династией Караханидов. Богатый, но дефектный репертуар оригинальных архитектурных надписей мавзолея не был подробно исследован и должным образом издан. Тем не менее далеко идущие выводы относительно характера и назначения этого сооружения как в первую очередь суфийского и только потом мемориального [10, с. 64—65, 76—77] были сделаны тоже не без «помощи» частичного разбора отдельных надписей. Например, из куфического фрагмента на внутренней стороне купола Хаким-и Тирмизи, представленного в публикации как не разобранное до конца ... Lu ^Ul*»* Ul ^ 3Л , в котором без труда ^ узнается искаженный коранический текст ^JI UU^ Ul .o^ji V —«...а они не веруют. Мы
поместили"на шее у них...» (36:6—7)9, механически вычленена лексема фа-хум («а они»), трактованная как фахм («понимание, ум», «умение») и представленная в качестве суфийского термина, синонимичного «познанию» 10. Правда, автор сам признается, что точный перевод этой «высокопарной фразы общего характера» для него затруднителен, но тут же делает вывод о том, что она «далека от более прямых и решительных формулировок средневековых же мусульманских мистиков, что для людей, познавших бога, нет ничего, кроме бога, и что все есть бог» [10, с. 55]—вывод по меньшей мере странный для того уровня, на котором остался текстологический анализ отрывка.
В другом месте [10, с. 73] приведено чтение части надписи-граффити, в которой предлагается видеть «рабочие пробы мастера» и которая «заключает в себе слова [o*iT~U или] иіГи Xijjі, говорящие о прилежной еретической
бдительности». Даже оставляя в стороне точность и понятность такого перевода (скорее пересказа), его очевидный «суфийский» подтекст можно было бы приветствовать, если бы не одно обстоятельство: слегка изменив расстановку диакритических точек, которые в оригинале, очевидно, отсутствуют, этот фрагмент можно гораздо логичнее и без натяжек прочесть как перс.
