Суфизм в контексте мусульманской культуры - Пригарина Н.И.
ISBN 5-02-016695-2
Скачать (прямая ссылка):
*3у Салам — вади на пути в Мекку, аз-Заура' — рынок или часть рынка в Медине, ал-'Алам — один из двух хребтов между Меккой и Мединой — все эти места упоминаются во вступлении к знаменитой «Ал-Бур-да» («Касыда плаща») ал-Бусири (ум. 1296).
** H а 'м а н — название вади, расположенного между Меккой и Таифом; В а д ж р — водопой на пути из Басры в Мекку.
*** Глагол тау а имеет значения «свертывать, складывать» и «быстро проходить».
230
сердце, пламенная люЬовь и т. д.), образующие семантические центры и генерирующие одновременно и семантическую и звуковую темы. Любовь — это поле боя, на котором сражаются? разящие взоры возлюбленной (возлюбленного) и чувствительное сердце любящего. Поэт убит — он невинная жертва противника и его фатальной красоты. Глаза любящего — первопричина его страданий, ибо он видит возлюбленную и ее всепроникающая красота наполняет сердце героя испепеляющей страстью [2, с. 144—145]:
Я сражен в гуще сражения испепеляющих взоров и
исполненных любви сердец, хотя нет на мне ни греха, ни вины. Еще прежде чем я был охвачен страстью; я простился со
своей душой, чтобы глаза мои видели красоту этого
сияющего лика. О веки глаза, бодрствующего из-за тебя, томящегося из-за
тебя в любовной тоске! О сердце, охваченное болью из-за
любви к тебе! О мои ребра! Изнуренные страстью, вы стали тощими
и согнулись. Но вот вы почти распрямились от огня моего
пылающего сердца! О мои слезьіі Вы пролились обильно, и, если бы не дыхание
огня моей страсти, я не спасся бы от пучины моих рыданий! Сколь прекрасна боль, которую я испытываю из-за тебя!
Я стал невидим из-за нее даже самому себе. В ней доказательство
моей страсти!
Днем и ночью из-за тебя я печален, и все же я никогда
не говорил, сожалея: «О горькая печаль, рассейся!»
Я лечу навстречу каждому охваченному страстью сердцу
и каждому языку, который все время говорит о любовном томлении,
И к каждому уху, которое глухо к словам хулителя, и к
каждому веку, которое открыто. Не было истинной любви там, где уголки глаз сухи, и не
было истинной страсти там, где сердце не испытало
волнения.
Объект любви всегда рисуется Ибн ал-Фаридом в обобщенно-условной форме: он или она, газель или имя из классической поэзии (воспетая Маджнуном Лайла, Кусаййиром Азза, возлюбленная Зухайра Суад, одна из «дам сердца» Омара ибн Аби Рабиfа — Нум и т. д.). В одной и той же касыде или даже бейте может быть названо несколько имен, что символизирует разнообразные божественные манифестации. Возлюбленная или возлюбленный рисуются при помощи иногда весьма сложных комбинаций и разработок условно-традиционных образов, за которыми зсегда просвечивает «второй смысл» [2, с. 27—29J:
О, сколь прекрасна она — эта газель! Сладостно мне, что
из-за нее мое былое благополучие сменилось нищетой!
В своей красоте и изяществе она оказалась дарительницей самого драгоценного и похитительницей душ.
Ее взор — меч, которым она пронзает мое сердце, и я вижу, как ее томность служит мечу острием...
В ее взгляде такое волшебство, что, если бы сам Харут *
* Падший ангел, владевший искусством колдовства.
231
лицезрел ее деяния, он взял бы ее себе в качестве наставника...
Само солнце и грациозная газель покорно смиряются перед
ее ликом, когда она взирает вокруг себя, и находят
прибежище и кров в ее красоте... Свежие ее щеки жалуются на цветущую на них розу,
твердость ее сердца соперничает с закаленной сталью... Станом она подобна ветви, а свежестью — рассвету,
а волосы ее темны, как ночь, и ниспадают ниже плеч.
Традиционные поэтические штампы — «взор — меч»; «лик», посрамляющий солнце; «стан, подобный ветви»; «волосы темные, как ночь» и т. д.,— вплетенные в обычные для арабской поэзии гиперболы, перемежаются с неожиданными, порой парадоксальными поворотами стереотипных образов: «томность служит мечу острием»; «щеки», которые обычно сравниваются с розами, здесь «жалуются на розу» и т. д.
Центральное место в любовных стихах Ибн ал-Фарида занимает описание самого любовного чувства, т. е. мистических переживаний. Вот начало одной поэмы [2, с. 134]:
Такова любовь! Береги свое сердце (букв, «свои
внутренности»), ибо страсть — дело нелегкое, и никто из тех, кого
она изнурила, не избирал ее в здравом уме! Живи во имя любви, чья легкость — мучение, чье начало —
болезнь, а окончание — гибель! Но я думаю, что смерть от страстной любви есть жизнь,
которую мне щедро даровал тот, к кому я пылаю страстью... Никто не может жить любовью, не умирая во имя любви,
подобно тому как, прежде чем собрать мед, приходится
испытать укусы пчел.
Для описания любовного недуга поэт не жалеет красок и подчас прибегает к весьма прозаическим образам [2, с. 31—32]:
Слабость овладела им и наполнила его болью, когда он
увидел на своем теле распухшие и полные гноя нарывы.
На его дисках появилось траурное одеяние *,
свидетельствующее о непрестанных болях.
Сокрушаясь об утрате сладкой молодости, он весь оказался-разодран на части...
В других случаях страдания любви рисуются как томление богооставленности в промежутках между моментами просветления [2, с. 163]:
