Хроники - Янeвский Д.Б.
ISBN 966-03-3083-9
Скачать (прямая ссылка):
«Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром».
После пожара 1811 года, который окончательно Киево-По-дол уничтожил, центральная власть решила восстановить город на горе. Для начала построили Университет Святого Владимира—и пошло-поехало. Отовсюду, в том числе и из Петербурга. Выпускником тамошней Военно-медицинской академии был и мой прадед — Александр Дмитриевич Павловский, великий, по имперским понятиям, врач. Ученик профессоров Коха и Пасте-ра, он, в частности, освободил Империю от холеры и дифтерита. Друг Сергея Витте и Лазаря Бродского, действительный статский советник и университетский профессор, основатель и директор множества всяческих медицинских заведений, гласный городской думы и видный член конституционно-демократической партии, он стал органической частью Города, органической ча-
135
стью больших и иногда недостаточно толерантных к различным своим ветвям киевских семей — Яневских, Филипченков, Кистя-ковских, Сикорских, Каришевых, Демуцких.
Второй прадед — Даниил Яневский — происходил из малороссийских крепостных, он фактически выкупился на волю еще до Великой Реформы — возил соль из Крыма в Петербург, имел всякие бизнесовые интересы, как бы теперь сказали — в аграрном секторе. Большая семья — в ней было пятеро детей: четыре мальчика и девочка — жила в киевском «украинском селе», или на «паньковщине». «Паньковщиной» называли район улицы Паньковской, он расположен за Университетом между Владимирской, собственно Паньковской улицей и улицей Саксаган-ского. Именно на Паньковщине жили до 1917 года все шесть или семь киевских семей, которые говорили дома на украинском языке.
«Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром».
Богатые, культурные, громкие, щедрые, многодетные, хлебосольные киевские патриархальные семьи просуществовали до конца лета — начала сентября 1918 года. Именно тогда, вследствие разрушительной деятельности истинных украинских патриотов, прежде всего социал-демократической ориентации, с одной стороны, харьковско-донецких швондеров, щедро профинансированных и вооруженных петроградскими уголовниками, со второй, Город перестал существовать, поскольку большей частью перестали существовать люди, считавшие его своим. Когда я писал книгу о тех событиях, не мог поверить глазам своим. Все, подчеркиваю, — все доступные источники констатировали: на время окончательного «освобождения» полумиллионного города в конце 1920 года в нем не осталось (или практически не осталось) врачей, священников, учителей, профессоров, юристов, чиновников, инженеров, офицеров, музыкантов, художников, банкиров, журналистов, писателей, актеров, букинистов.
Убегали кто куда мог и кто как мог. Ясное дело, убегали те, кому повезло, те, кто остался жив — не погиб на фронте в рядах Добровольческой армии, не погиб просто на киевских улицах. Напомню: лишь во время первой оккупации города большевистскими отрядами на этих улицах осталось по крайней мере 30 тысяч трупов — это почти 10 процентов населения того времени. Прадед, Александр Дмитриевич, ординарный профессор медицинского факультета Университета Святого Владимира, через 20 лет после тех событий рассказывал моей маме: анатомический театр Университета (там теперь Музей истории медицины) был забит телами под самую крышу. И это — только в одном месте!
136
«Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром».
Во всяком случае, те, кому повезло, смогли убежать из родного города. Убежали и те, кому обязан жизнью непосредственно, — прадеду было 60, бабушке — 30, маме — 1 месяц. Они смогли прожить, как подсказывали собственный ум и собственная совесть, еще лет 20, пока не попали под пакт Молотова— Риббентропа, но это уже совсем другая история. А здесь важно припомнить, когда лет этак в 50 мама все-таки нашла могилу отца на Байковом кладбище, нашла в том самом месте и могилу его брата и сестры. И это все, что осталось от большого, по крайней мере по численности, рода — 3 могилы, а людей было несколько десятков. И это — лишь одно из многих сотен киевских семейств.
Те, кому повезло, жили в эмиграции надеждой и воспоминаниями — надеждами на то, что когда-то вернутся в Город. Жили воспоминаниями об Университете и Первой киевской гимназии, об усадьбах Бегичевых и Игнатьевых, о Мариинской больнице сестер милосердия, о Бессарабке, возле которой жили «бессарабы» (сейчас таких людей называют «бомжи»), а не выходцы из Бессарабии. Жили воспоминаниями о своих солнечных и беззаботных детских годах, о первом причастии, о Мише Булгакове, одном из одноклассников, с которым учился в гимназии один из дедов, Егор Павловский, о Диме Багрове и его отце, ну очень известном киевском адвокате, о разливах Днепра, которые так интересно было наблюдать из Губернаторской беседки, о каштанах, профессоре Караваеве и банкире Афанасьеве.
«Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром».
