Идеология пореформенного самодержавия - Твардовская В.А.
Скачать (прямая ссылка):
В отличие от Победоносцева, склонного по необходимости двигаться к заветной цели обходными путями, не отказываясь от компромиссов, Катков, отрицательно относившийся ко всяким полумерам и паллиативам, признавал единственный путь -«напролом», призывая власть «вырвать зло с корнем».
1 Московские ведомости, 1882. 23 апр.. № 111.
Парадоксальным, но вполне объяснимым образом Катков стремился быть и правее и «прогрессивнее» абсолютизма. Смертельный враг радикалов и «нигилистов», всего, что тяготело к революции, он пытался вооружить самодержавие крайностями волюнтаристского образа мыслей. Пафос его идеологии — управление историей.
Не раз высказывавшийся в том смысле, что «история не идет назад», Катков фактически призывал самодержавие повернуть ее вспять, начав сначала то, что после 19 февраля 1861 г. делалось, на его взгляд, в ущерб государству. Боявшийся, как и все «охранители» крутых поворотов и общественной жизни, ломки и резких сдвигов, он на каждом шагу требовал от власти «хирургического вмешательства», выступая таким образом за самые «революционные» действия по искоренению порядков и учреждений, ставших, так или иначе, достоянием русской жизни. На этой почве с неизбежностью нарастали социальные и политические противоречия, углублявшие разложение старого строя. Отдаление революции действиями «сверху» оборачивалось приближением ее, нарастанием нового кризиса самодержавия, выявляя тем самым ограниченные пределы эволюции пореформенной монархии и утопизм реакционной программы ее идеолога. Единственное, в чем Катков оказался прав, это — обреченность и «обходного», победоносцевского, варианта программы.
Поистине, диапазон реакционности - это прекрасно доказывается сопоставлением взглядов непреклонных апостолов идеологии самодержавия — был величиной почти бесконечной. Если Каткову недостаточно последовательными и твердыми в своей приверженности к самодержавию казались даже Победоносцев и гр. Д. А. Толстой, то К. Н. Леонтьев (жаждавший «подморозить» Россию, чтобы уберечь ее от распада, «высворить» народ по типу собачьей своры) воспринимал непоследовательным и жалким самого Каткова с его «умеренным европеизмом».
Позиция Каткова по всем вопросам внутренней политики, его расхождения с одними и блокировка с другими представителями «верхов» еще раз помогают исследователю представить правящий реакционно-монархический лагерь во всем его живом и подвижном единстве и целостности. Думается, иногда сила противоречий и разобщенности внутри этого лагеря в литературе преувеличивается. Так, на мой взгляд, произошло в интересной книге Ю. Б. Соловьева. Показывая правительственный лагерь расколотым на множество групп и фракций, «так и не слившихся в единый отряд под главенством признанных руководителей», он считает уже для 80-х годов XIX в. этот лагерь неспособным «выступить единым фронтом», поскольку в нем отсутствовало необходимое для этого «объединяющее начало»3. Думаю, что
1 Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство. Л., 1975, с. 109, ПО, 376 и след.
269
268
это не совсем так, по крайней мере для 80-х годов. Как раз Победоносцев и Катков и были носителями «объединяющего начала», состоявшего в самодовлеющей идее активного, наступательного самодержавия.
Сами разногласия внутри «верхов» имели общую почву. Это были оттенки, нюансы единой самодержавной имперской политики. Так, расходясь с П. А. Валуевым по польскому вопросу, Катков полностью сходился с ним в политике просвещения. Споря с ним по вопросам хлебной торговли, он солидаризировался с Валуевым в решении проблемы общины. Наоборот, расходясь с Д. А. Милютиным по вопросам образования, Катков имел в нем союзника в польском вопросе. Не поддерживая полностью взглядов гр. П. А. Шувалова па военные преобразования, расходясь с ним в оценке политики в Западном крае, Катков шел с ним рука об руку во всех основных вопросах внутренней политики. И все эти разногласия всегда, непременно и неизбежно стушевывались перед главным, что действительно объединяло разных представителей правящего лагеря, а в критические моменты сплачивало — признанием необходимости самодержавной власти как оплота прошв революции и демократии.
Общей, разумеется, была и обреченность всех попыток стабилизировать и укрепить надолго основы этой власти, что как раз ярко показано в книге Соловьева. Разумеется, сам Катков исключал обреченность своей деятельности. Но был ли он искренен в своем утверждении самодержавия как идеальной формы живой и непосредственной связи—без какого-либо «средостения» между верховной властью и стомиллионным народом? Верил ли он сам в то, что проповедовал? В. Г. Белинский, угадавший в молодом Каткове многие черты его будущего облика, как-то'за-метнл, что идеи Каткова живут «только в голове» и не прошли у него «через сердце»'. С уверенностью можно сказать только, что искренней была у Каткова его ненависть к революции, к демократическим и социалистическим идеям, к их носительнице — разночинской интеллигенции.
Жизненный путь Каткова — поучительный образец того, как служение исторически несправедливому и обреченному делу накладывает неизгладимую и необратимую печать оскудения на личность. Человек, безусловно, незаурядный, одаренный от природы, весьма образованный, он в конце своей карьеры, обросший чинами и наградами, предстает умственно и нравственно деградирующим. На пути, им избранном, оказались ненужными и его эрудиция, и умение владеть пером. Боровшийся против «лишнего груза знаний», против всякого «научного хлама», он сам успешно освободился от него. Если его публицистика 60-х годов еще была насыщена цитатами из Маколея и Карлейля, Токвиля и Тэна, пестрела латинскими изречениями и примерами из мировой
