Государственный строй монгольской империи: 13 в. - Трепавлов В.В.
ISBN 5-02-017646-Х
Скачать (прямая ссылка):
В трудах историков-марксистов укоренился формационный подход, который применен и при анализе древнетюркской эпохи 13. Выше указывалось, что некоторые советские и монгольские авторы связывают начало феодализации номадов с периодами гегемонии хунну и жужаней. Другие исследователи
20
видят аналогичную роль каганатов туцзюэ и уйгуров для народов Саяно-Алтая [Маннай-оол, 1984, с. 105J, Центральной Азии (Федоров-Давыдов, 1973, с. 6], а С. Г. Кляшторный прямо пишет: «He гуины, а наследовавшие им... тюркские племена оказали решающее влияние на формирование специфических для Центральной Азии хозяйственных типов, политических общностей и культурных традиций» [Кляшторный, 1973, с. 254— 255]. Принципиальное значение социально-политической организации («вечного эля») туцзюэ для окрестных и более поздних кочевых народов подчеркивал и Jl. Н. Гумилев, выдвигая на первый план притягательную для степных вождей стройность политической структуры при правителях из рода Ашина [Гумилев, 1961, с. 20J. Правда, в одной из последующих работ он высказал противоположное мнение о всеобщем неприятии той же системы вследствие ее «жестокости» (Гумилев, 1970, с. 122]. В литературе неоднократно отмечалось решающее влияние каганатов VI—IX вв. на формирование государственности у карлуков и Караханидов [Бартольд, 19686, с. 112; Кадыр-баев, 1977, с. 87; Кляшторный, 1970, с. 84—85; Samolin, 1964, с. 77, 78], киданей [Викторова, 1981, с. 75, 76; Ивлиев, 1981, с. 68; Kwanten, 1979, с. 94], кимаков [Кумеков, 1972, с. 116— 117; Плетнева, 1982, с. 98], хазар [Артамонов, 1962, с. 170—171; Бартольд, 1968ж, с. 583; Магомедов, 1983, с. 178; Толстов, 1938а, с. 187; 1948, с. 226; Golden, 1982, с. 47, 59—61] и других народов. Рассмотрим проблему древнетюркских традиций применительно к Монгольской империи.
Прежде всего следует отметить попытки сопоставления двух великих кочевых царств безотносительно к их исторической связи. Поскольку формационные критерии их сравнения уже названы и перечислены выше, упомянем о других концепциях.
Новозеландский номадист Дж. Сондерс усмотрел общность исторических судеб и особенностей внутренней структуры каганатов туцзюэ и Еке Монгол улуса в таких факторах, как чрезвычайная скорость расширения территории, использование распрей в стане противника, стремление к созданию единой империи [Saunders, 1971, с. 28]. Несмотря на то что целая глава в его «Истории монгольских завоеваний» называется «Тюркская репетиция монгольских завоеваний», Дж. Сондерс не пошел дальше пересказа известных фактов политической истории VI—VIII вв., а для сравнения взял самые абстрактные параметры, к тому же только из сферы военно-дипломатических отношений. Подобной неконкретностыо страдают и выкладки американского историка X. Мартина (Martin, 1950, с. 309, 310].
Д. Синор (США) оценивает эль тюрок и улус монголов посредством исторически иррациональных категорий: «У тюркского государства не было ни долголетия, ни мощи Монгольской империи, но оно так же либерально, как и последняя, относилось к людям и идеям и было менее разрушительным (т. е. менее агрессивным.— В. Т.)» [Sinor, 1953, с. 434]. Такой подход
21
едва ли может способствовать позитивному изучению вопросов историко-генетических связей кочевых держав.
П. Голден, утверждая, будто «многие из тюркских имперских форм возродились и всплыли в империи Чингис-хана» [Golden, 1982, с. 55], ограничивается двумя частными примерами — контролем над домениальными территориями и сходством ка-гаиской титулатуры [Golden, 1982, с. 56, 72]. Подобное перечисление аналогов способствует накоплению материалов для решения проблемы, но не самому решению. Впрочем, П. Голден ставил задачу изучения традиций лишь у «дочингисидских номадов», о чем говорилось выше.
Почти все авторы, занимавшиеся вопросами древнетюркского государственного наследия XIII в., отмечали наличие отдельных его элементов — не более. Так, его проявление усматривали в тюркской по происхождению титулатуре монгольской знати [Бартольд, 1968е, с. 256; Phillips, 1969, с. 24], в системе крыльев, их иерархии и цветообозначении '[Армянская география, 1877, с. 83; Кононов, 1978, с. 173; Alfoldy, 1943, с. 516], доктринах монархического правления [Бира, 1978, с. 30; Golden, 1982, с. 72, 73; Kvacrne, 1980, с. 94, 95; Rachewiltz, 1975, с. 28—31; Turan, 1955, с. 82], организации гвардии [Phillips, 1969, с. 42] 14? стремлении Чингисхана распространить свое господство на районы, некогда подчинявшиеся Ашинам ![Turan, 1950, с. 228].
Ho обычно подобные рассуждения эпизодичны, без развернутых комментариев и аргументации. В трудах же турецких историков И. Кафесоглу и особенно А. Зеки Велиди Тоганатюр-ко-монгольские историко-генетические связи являются главным предметом исследования. А. Зеки Велиди Тоган выдвигает корректную посылку: «Ни один народ не может за несколько лет создать государственность; наивно было бы приписывать возникновение разветвленной государственной системы только советам уйгуров или гениальности Чингисхана» ,[Togan, 1941, с. 31]. Внутреннюю и внешнюю политику, проводившуюся монгольской верхушкой в начале XIII в., А. Зеки Велиди Тоган объясняет именно «тюркскими завоевательными и государственными традициями», в числе которых перечисляются следующие: 1) простая и гибкая организация, основанная на обычном праве; 2) титул кагана, который А. Зеки Велиди Тоган считает тюркским; 3) главенство правящего рода; 4) 24-членная и вообще четырехкратная организация армии и уделов, раздача четырем Чингисовым сыновьям по четыре племени;; 5) идея всемирной империи с центром в древнетюркском домене Отюкен-йыш, трактуемом А. Зеки Велиди Тоганом как регион между Тянь-Шанем и Орхоном [Togan, 1941, с. 30; 1946, с. 103„ 106—109].
