Джигитовка казаков по Белу Свету - Стрелянова П.Н.
ISBN 5-9524-2115-6
Скачать (прямая ссылка):
Мы все стремились переехать в Сербию или во Францию. В Сербию не удавалось. Тогда батько начал хлопотать перед Донским Атаманом генералом Богаевским о переброске станицы во Францию. Богаевский жил в Париже.
Переписка велась долго. Наконец пришло разрешение от французского правительства. Дано 50 безымянных виз на усмотрение атамана Кубанско-Финляндской станицы полковника Елисеева. Началась спешная переписка со всеми — кто хочет ехать? За исключением немногих — все хотели ехать. Но были и такие ответы, например: хотел бы ехать, но женился на финке и жена не хочет покидать своей родины.
У некоторых казаков не было денег на дорогу. Переезд стоил свыше 1000 марок с разными расходами и с оплатой визы.
Казаки, жившие в Фридрихсгаме, то есть самые активные и ближайшие помощники полковника Елисеева, постановили: у кого есть деньги — дать взаймы неимущим. Мы тогда жили очень дружно, были не-
200
ДЖИГИТОВКА КАЗАКОВ ПО БЕЛУ CBETy
искушенные в жизни, во всем слушались и повиновались своему руководителю, почему и не было меж нами хитрости. И когда прибыли во Францию и стали на работу, то первым делом приказано было «выплатить долг своему брату-казаку», что и было исполнено без задержек и без препятствий.
В Гельсингфорсе нас собралось 47 казаков, трое из них с женами, теперь кубанскими казачками. Еще заранее русский комитет в Гельсингфорсе просил полковника Елисеева дать в русской гимназии такой же концерт, какой мы дали в Хамине. Батько согласился. Здесь мы еще раз представляли. В Гельсингфорсе была очень большая русская колония. Почти никто из русских в жизни не видел «казаков Кавказа». Я не буду описывать, какой был вечер. Сохранилась русская газета, выходившая тогда в Гельсингфорсе. И вот что пишет об этом вечере поэт Иван Савин, он же и редактор газеты:
«Вечер Кубанской станицы
На подмостках, наспех составленных из разобранной сцены, кубанские казаки, случайно попавшие в Финляндию, случайно остановившиеся на день в Гельсингфорсе, пели наспех подготовленные песни, танцевали в родных, чудом сохранившихся костюмах, с самодельными кинжалами; просто, наивно, как-то по-детски читали стихи про Россию, про Кубань. И переполнявшие большой зал зрители, в большинстве своем далекие и от России, и от Кубани, давно уже разучившиеся быть простыми, давно уже потерявшие детскую веру в правоту свою, грохочущими всплесками аплодисментов, сиянием широко раскрытых глаз, улыбкой дрожащих губ встречали каждую песнь казацкую, каждое слово, пляску каждую. Было это так странно, неожиданно очень. Может быть, не только один я, идя на этот вечер-экспромт, думал: разве они расшевелят нас, уставших от слишком долгой чужбины, полумертвых?
Расшевелили. С глубокого чувства национального унижения сняли тяжесть. И огромной, сверкающей, ширококрылой птицей закружилась над самодельными кинжалами, над грохочущим залом — душа русская. Та, которую ничем не убьешь, никогда не задушишь.
Бессмертная любовь к родине-России, вечная жажда ее, как старое вино, опьянили, зажгли, растрогали нас. Мы ошиблись, чудесно ошиблись. В каждом из нас никогда не умирала Россия. Вот почему заглушённый безвременьем цветок русский так ясно и радостно затрепетал в сердцах наших, когда понеслись со случайной эстрады песни о Родине.
201
гл. солодухин
Ласково любили в тот вечер Россию; пели о ней не только те, с деревянными кинжалами, с золотыми сердцами. Пел о России пожилой полковник в третьем ряду... пел и, кажется, плакал, стоя аплодируя кубанцам. Пел о России гость кубанцев, ДА. Смирнов, певец с мировым именем. Пели о России сотни женских глаз, сверкавших во всех рядах гордостью и любовью. Пела о ней, рвалась к ней, ждала ее молодежь, заполнившая задние скамьи, окна, сцену, лестницу.
В этот незабываемый, единственный вечер они, случайные орлята Кор-ниловских полков, — они не случайно показали на бедной эстраде свою кубанскую станицу. За станицей, за белыми шапками, за молодецким плясом гармонии — во весь рост стояла Россия бывшая... И будущая. Ибо так верить в Россию, так ждать ее могут лишь те, кому еще суждено воскресить былое, самим прийти и других привести на родные поля.
За статной фигурой их батьки-атамана, полковника Елисеева — Бида-лаги, не вырисовывается ли высокий седой старик, слова которого мы все так ждем в этой гибельной тьме? (Здесь говорится о Великом Князе Николае Николаевиче.) За хором батьки Елисеева не виднелись ли миллионы гордых сердцем и духом, готовых по первому зову Вождя нашего — начать новую последнюю борьбу за душу, за совесть, за жизнь русскую?!
Они будут, они придут. Надо только вот так ждать, как ждали мы все в этот чудесный вечер, любить так, как любили эти случайные гости с деревянными кинжалами и со стальной волей. И верить надо так, как они, — незаметно, крепко-крепко, по-детски».
На второй день пристань была переполнена провожающими нас русскими. Наш пароход тронулся. Все замахали нам платочками и руками. Мы запели геройские казачьи песни. В последний раз мы покидали Финляндию...
Во Франции
24 октября 1924 года Кубанско-Финляндская казачья станица, выехав из Гельсингфорса, пересекла Финский залив и высадилась в порту Штетин, в Германии. Проехав по железной дороге Германию и Бельгию, станица достигла Франции и была направлена французскими властями в город Туль, на распределительный пункт всех рабочих. В Туле был концентрационный лагерь для немецких военнопленных: большие бараки, широкий двор, а вокруг — проволочные заграждения. Обстановка не из приятных.
