Очерки по истории русской деревни X-XIII вв. - Рыбакова Б.А.
Скачать (прямая ссылка):
Коэффициент полезного действия современных топоров равняется в среднем 0,80—0,85, а исследование топоров конца I — начала II тысячелетия дало следующие показатели: узколезвийный кельт — 0,71, проуш-ный узколезвийный топор первого типа нашей классификации — 0,76, широколезвийный второго типа — 0,79, широколезвийные лопастные топоры третьего типа — от 0,81 до 0,97
Отсюда становится понятной эволюция древнерусского топора от узколезвийной клиновидной формы к широколезвийной лопастной. Но в то же время возникает вопрос, почему древняя лопастная форма уступила место современной?
Наивысший показатель коэффициента полезного действия — 0,97 — дал, по исследованиям 1925 г., болгарский топор с очень сильно оттянутой лопастью. У него направление удара проходило помимо обуха, благодаря чему было достигнуто максимальное приближение точки удара к центру тяжести. Но зато у этого топора центр удара лежал где-то вне рукоятки,, так что при работе им человек должен был испытывать отдачу (правда, незначительную благодаря почти центральному удару, вследствие ничтожности расстояния от центра тяжести до точки удара), и, что более существенно, направление удара проходило помимо обуха через незащищенную часть рукоятки, которая должна была переламываться при ударе.
Эти неудобства заставили отказаться от чрезмерного вытягивания лопасти бойка и обратить особое внимание на защиту рукоятки от излома. К XVI веку выработалась форма, близкая к современной, у которой повышение коэффициента полезного действия достигалось в известной мере за счет увеличения массы, а рукоятка предохранялась от излома бородкой у нижнего края обушного отверстия. Но эта форма имела по-прежне-му прямую рукоятку и скошенное лезвие. Впрочем, лопастная форма топора сохранилась в некоторых районах и до нашего времени. Это белорусская «секира» 2, молдавский топор 3 и северокавказский, повторяющий и по форме обуха болгарский тип 4.
В изучаемое время на всей территории Руси употреблялись все три типа топоров, из чего можно заключить, что эволюция формы древнерус-
1 Из них плотницко-лесорубные топоры дали меньшие показатели (0,81—0,83), чем столярные (0,86—0,93).
2H. И. Лебедева. Жилища и хозяйственные постройки Белорусской ССР. Труды Госуд. центрального музея народоведения, вып. 1, M., 1929.
3 Э. A. P и к м а н. К вопросу о славянских чертах в народной материальной культуре Молдавии. КСИИМК, 56, 1954.
4 Гос. Русский музей этнографии, экспозиция Кавказа.
46 ского топора и связанное с ней совершенствование механических свойств его проходили на Руси одновременно и одним путем.
Такая же картина наблюдалась и у соседей — в Финляндии \ Прибалтике 2, у западных славян 3, волжских болгар' и на Северном Кавказе 5.
Но, говоря о повсеместном распространении типов топоров, нужно учитывать, что в разных районах преобладали разные второстепенные признаки — детали обуха, служившие для предохранения рукояток от излома, но не влиявшие на механические свойства орудия. Щековицы, отростки боковых сторон обуха (рис. 11 — 1—22) предохраняли рукоятку при раскачивании заклинившегося топора, удлинение тыльной части (рис. 11—24—28) или отходящие от нее отростки — мысики (рис. 11 — 29—31) предохраняли рукоятку от излома при вытаскивании топора после вертикального удара.
Обух с одной и двумя парами щековиц (рис. 11—1—8, 16—23) встречается повсеместно, но преобладающее количество находок топоров этих подтипов связано с русскими и финскими памятниками северной (включая Финляндию) 6 и центральной 7 полосы Восточной Европы. В Прибалтике такие варианты топоров встречаются единицами как заимствованные от русских соседей, а для южной Руси были хотя и обычной, но не господствующей формой 8.
Для южной и юго-западной Руси господствующей формой можно считать топоры (рис. 11 —24—28), у которых обух как бы вытянут же-
1 Aspelin Aritiquites du Nord Finno Ougrien, IV. Helsinki. 1880 г., рис. 1585, 1586 (1-й тип), 1334, 1462, 1540, 1550, 1575 (2-й тип), 1475, 1476, 1549, 1574, 1618 (3-й тип).
2Там же, рис. 1976, 2041, 2088, 2156; ГИМ, инв. №№ 26242, 35129, 32744/45, 44722.
3L. N і е d е г 1 е. Slovanske starozitnosti. Zivot starych slovany. III, Прага, 1921, стр. 543, рис. 146/1—6; Sprawozdania РМА. Warszawa, 1951, стр. 150; Archaeologiai ertesito, vol. 80. Будапешт, 1953, рис. XXX А— 1, 2, 5.
4 ГИМ, инв. №№ 34084—89, 78607.
5 ГИМ, инв. №№ 46123, 80135.
6 ГИМ, инв. № 32778; Бранденбург. Курганы Приладожья. MAP, № 18, табл. XIII, рис. 3, 4, 9; ГИМ, инв. № 35322; А. А. Спидььн. Курганы С.-Петербургской губ. в раскопках JI. К. Ивановского, MAP, № 20, рис. XIX — 12, 18, 20, 21, 23; фонды Костромского краеведческого музея. П. Н. Третьяков. Костромские курганы. ИГАИМК, том X, вып. 6—7, Л., 1931. Aspelin. Указ соч., рис. 1331, 1334, 1462, 1475, 1476, 1523, 1524, 1549, 1550, 1574, 1575, 1585, 1586, 1618, 1619; 1621.
7 Курганы Белоруссии, раскопки Завитневича, ГИМ, инв. № 24217—19; раскопки Н. М. Турбина. ГИМ, инв. 78607; курганы Смоленской области, раскопки — В. И. Сизова и М. Ф. Кусцинского. ГИМ, инв. №№ 591—806, 45134, 44792; раскопки С. И. Сергеева, ГИМ, инв. № 42536; курганы Калининской области, ГИМ, инв. №№ 20896, 78607; курганы Ярославской области, раскопки Я. А. Ушакова, ГИМ, инв. №№ 15915— 16081; раскопки А. Титова, Керцелли, ГИМ, инв. № 78607; курганы Владимирской области, раскопки С. А. Уварова. ГИМ, инв. № 55421; А. А. С п и ц ы н. Владимирские курганы. ИАК, № 15, 1905, рис. 390, 394; Старая Рязань, раскопки В. А. Городцова, ГИМ, инв. № 58603.
