Советский подводный флот 1922 —1945 гг.: О подводных лодках и подводниках - Морозов М.Э.
ISBN 5-17-034862-2
Скачать (прямая ссылка):
От 8 ноября: «15.00. Во время крена 27" на ПБ (правый борт. — Примеч. авт.) из стола выпало 4 мелких тарелки и 10граненых стаканов, все разбились. Разбилась в IV отсеке в провизионке бутыль емкостью в 20литров, наполненная водкой. Водка вся пропала».
От 15 ноября: «20.17. За три дня шторма разбито: 10 чайных стаканов, 3 глубоких тарелки, одна салатница и 8 пол-литровых бутылок с водкой. Сломано 3 вилки». Так что [по возвращении в базу] «на грудь» брать было уже нечего!»
В марте 1942 года на посту командира «К-21» A.A. Жукова сменил H.A. Лунин. В апреле 1943-го в очередном походе подлодка захватила экипаж норвежского мотобота «Скрейн». После войны один из норвежских рыбаков так вспоминал о своем пребывании на Краснознаменной субмарине:*... Оказалось, что капитан корабля — человек весьма добродушный. Помню, как он встал, достал из кармана связку ключей, открыл огромный встроенный шкаф и щедро налил каждому по200граммов водки (невозможно удержаться от того, чтобы напомнить, что это в два раза превышало дневную норму подводника, отпускаемую по приказу. — Примеч. авт.). Нам, норвежцам он также налил. Нам было приказано находиться в кормовом кубрике вместе с Сигурдом Андреассеном. Все норвежцы и свободные от вахты русские обычно собирались в этом матросском кубрике.
Капитан подлодки, которого, если мне не изменяет память, звали Лонин, был высокий блондин, похожий на германца. Именно он торпедировал линкор «Тирпиц» у мыса Нордкин в 1941 году. Когда однажды мы собрались на баке, он достал из кармана кителя вырезку из русской газеты и показал нам ее. Правда, мы не смогли понять ни одного слова. Однако на фотоснимке в газете мы узнали капитана нашей подводной лодки. Он улыбнулся, ткнул пальцем в фотоснимок и сказал: « Тирпиц! Тирпиц!». С учетом этого не кажется удивительным, что, когда в следующем походе в конце июня 1943 года из-за технической неисправности «К-21» не удалось выйти в море, в вахтенном журнале появилась запись, будто из-за качки при внезапно налетевшем ветре, когда субмарина шла по Кольскому заливу, на ней «упала и разбилась» 20-литровая бутыль со спиртом. Еще более вопиющие или комические случаи — кто как к этому относится — происходили на берегу. Например, командир дивизиона БПЛ СФ
804
П.И. Егоров, будучи в нетрезвом виде, пытался провести в свою каюту на береговой базе некую гражданку, которую упорно именовал своей женой (всем было известно, что семья Егорова находится в эвакуации), а когда дежурная служба не дала ему этого сделать, устроил драку, в ходе которой укусил одного из вахтенных за голень.
Вышеизложенное совершенно не означает, что мы не ценим Павла Ильича Егорова, который за недолгий срок командования «С-101» сумел потопить немецкий транспорт и подводную лодку. Совсем наоборот! Но стоило ли в этом случае — наверняка подумают некоторые — давать картины из его поведения на берегу? С нашей точки зрения — да, стоило!
Дело в том, что реальная жизнь людей на войне весьма далека от плакатных представлений об этой жизни, таких, какими на протяжении долгих лет нас пичкали подконтрольные Главпуру писатели. Образы героев военной поры становились очень непохожими на живых людей, переставали восприниматься молодым поколением. Почему такой всенародной любовью пользовался и пользуется образ Чапаева? Только ли потому, что про него сняли фильм? Фильмы снимались и про других героев Гражданской войны, но они как были для народа «иконами», так и остались. По-видимому, фильм удался братьям Васильевым потому, что в его основе лежало очень реалистичное произведение Д. А. Фурманова. Мы с удивлением узнали, что в свое время Фурманова волновали те же вопросы, что и нас. В одном из своих писем он писал: «Вопрос: дать ли Чапая действительно с мелочами, сгрехами, со всей человеческой требухой или, как обычно (выделено нами. — Примеч. авт.), дать фигуру фантастическую, то есть хоть и яркую, но во многом кастрированную. Склоняюсь к первому». Вот и мы не станем никого кастрировать — этот период у нашей исторической науки должен остаться позади. Плоды его — всеобщее недоверие к официальным трудам и триумфальный марш произведений В. Резуна по нашим книжным прилавкам.
Но почему же все-таки пили наши подводники?
Ранее мы уже говорили о том, что наши моряки были молодыми здоровыми людьми, которые могли выпить положенные 100 г разве что «для аппетита». Других разрешенных им норм нив море, ни на берегу не существовало. Начсостав на берегу мог позволить себе чуть больше, но и это строго контролировалось политоргана-
805
ми. Командирам, добивавшимся успехов в боях, многое прощалось, но и им не удавалось избежать разборов по партийной линии со всевозможными выговорами с занесением или без. А ведь даже если не принимать во внимание известную слабость русского народа к 40-градусному напитку, война сама по себе постоянно создавала стрессовые ситуации, когда единственной альтернативе выпивки могло стать так называемая боевая психическая травма — временное или окончательное помешательство. Бывший фронтовой корреспондент в Ленинграде Александр Крон писал по данному поводу следующее: «Впоследствии я редко отказывался от стопки спирта, пивал и неразведенный, и технический и не вижу в том большого преступления. В годы блокады, особенно в зимние месяцы, спирт был драгоценностью, воистину «водой жизни», им не напивались, а согревались, и в том. что не вылезавший с утра до вечера из своей насквозь промерзшей стальной коробки командир мог хлопнуть чарочку и угостить товарища, я очень скоро перестал видеть что-либо предосудительное. Недаром же «наркомовские» сто граммов входили в официальный рацион воюющего флота. Пишу это в разгар очередной антиалкогольной кампании и уже вижу руку моего друга-редактора, занесенную, чтобы вычеркнуть эту апологию пьянства. Не вычеркну». Пили и для того, чтобы согреться, и для того, чтобы уйти от постоянно задаваемого себе в 1941 году вопроса — «неужели это конец?», и для того, чтобы заглушить боль и скорбь по погибшим товарищам, и от радости предвкушения победы. С нашей точки зрения, в целом осуждать подводников за употребление алкоголя — все равно что осуждать жителей блокадного Ленинграда за нарушение санитарных норм, когда им пришлось вначале съесть своих домашних животных, а затем — голубей и крыс!
