Красный мираж. Палачи великой России - Мирек А.М.
ISBN 5-7542-0133-8
Скачать (прямая ссылка):
Некоторые считают, что такое обхождение, манеры, достоинство - от хорошего воспитания, сытой и спокойной жизни; может, и еще от чего-то, что нам сегодня трудно понять. Воспитание, конечно, было другое - полная противоположность нашему экспансивному воспитанию на комсомольских собраниях, субботниках, выездах на работу в колхоз, в магазинных очередях, в отоваривании талонов по «визитным карточкам». Нет, кое с чем она в своей размеренной жизни сталкивалась - визитные карточки у нее тоже были, их мне правнук показывал. Но до революции людям было невдомек, что по ним можно получать продукты и не только... Они использовали карточки довольно примитивно - дарили при знакомствах. Карточек этих у всех было много, потерять не страшно. Но не надо завидовать, в чем-то мы ушли вперед: тогда визитки были не у всех, а в недавние времена государство обеспечило визитками покупателей все взрослое население Москвы!
Гуляя однажды вдоль второго дома, находившегося в глубине двора, я увидел у открытого окна первого этажа еще одну старушку, одетую не так празднично, как графиня, - в черном платье и старинном черном чепце. Она оказалась доброй, приветливой собеседницей, умевшей с большим искусством вести разговор. Сегодня в этой манере не умеют себя вести и разго-
224
Альфред Мирек. Красный мираж. Палачи великой России
варивать не только первые секретари и самые что ни на есть народные артисты и депутаты, но и члены-корреспонденты разных академий - культура общения утеряна.
Увидев эту милую, улыбающуюся старушку, я прислонился к низкому подоконнику, доходившему мне до плеч, и стал отвечать на ее вопросы. Ее речь дышала высоким благородством, чистыми помыслами, глубокой духовностью, уважением к собеседнику и чувством собственного достоинства. Она предложила приходить еще, и я приходил. Когда во дворе никого не оказывалось и ее окно было открыто, я пристраивался у подоконника. Она показывала мне книжки и альбомы, очень красивые и оригинальные, я таких никогда не видел. Это были издания конца прошлого - начала нашего века. Рассматривая один из альбомов, я понял, что муж ее был протоиереем, ректором духовной семинарии; в альбоме были также фотографии тех, кто в ней преподавал - все эти люди были потом уничтожены. В конце альбома - фотография группы выпускников, о них она ничего не знала. Какие благородные лица с глубоким, умным взглядом! Вот оно, олицетворение того «старого мира», который так удачно удалось разрушить до основания, чтобы затем построить новый мир, гримасы которого и сейчас разрушают наше общество. Выяснилось, что «новый мир» отбросил нас далеко за пределы «старого». И тянуться нам да тянуться, чтобы когда-нибудь достигнуть хотя бы того уровня, что был до разрушения.
Два раза в день - утром и вечером - по двору проходил старый седой человек с портфелем под мышкой. Даже не проходил, а словно проплывал, как привидение, от калитки через весь двор до крыльца второго дома. Неслышным, ровным шагом, почти не поднимая ног, с опущенной головой, окаменевшим лицом, остановившимся взглядом. Человек этот работал где-то бухгалтером. Как его звали, никто из ребят не знал. Мой приятель Виктор прозвал его «Дюк», и все мы его так и называли. До революции Дюк этот был управляющим какого-то завода. Когда на его глазах отряд ЧК, пришедший национализировать завод, вытащил хозяина завода из конторы и один из чекистов ударил его об стенку, а затем какой-то железякой разбил ему голову, Дюк накинул пальто, взял шляпу под мышку, незаметно через цех вышел у проходной завода и убежал домой. На другой день к нему пришли с обыском, забрали все ценное, опечатали квартиру, чтобы отдать новым жильцам (такие квартиры заселялись по особым ордерам членами партии), а прежних выгнали на улицу. Вот тогда он и забрел с женой в наш переулок к знакомой богомольной старушке, которая пустила их в одну из своих маленьких комнатушек.
У Дюка было два сына и дочь. Один сын погиб в империалистическую на фронте в Бессарабии, а второй в 1918 году вернулся из взбунтовавшейся армии в Москву. На берегу Патриарших прудов его встретил патруль красноармейцев с красными повязками. Один из них схватил офицера за погоны: «Ты что, не знаешь, офицерская сволочь, что погоны отменены?! Нарочно не снимаешь! Расстаться жалко!» Другой крикнул: «Бей золотопогонников!» А третий ударил его прикладом сзади по голове. Офицер стал объяснять, что он только что из действующей армии, был там в солдатском комитете и никаких приказов не слыхал, а когда его ударили прикладом, он покачнулся, неуклюже взмахнул руками, свалился в пруд и утонул.
Об этой зверской сцене отцу через год рассказал знакомый сына, который стал ее свидетелем (он был в штатском, и ему удалось скрыться). Сыну хотелось явиться к отцу в военной форме, с двумя «Георгиями» на груди... Дочь Дюка в 1919-м поехала на юг за продуктами и не вернулась. С той поры старик жил в угловой комнате на первом этаже, где с трудом помещались два топчана, шкаф и стол, ни с кем не разговаривал, из комнаты не выходил. В общем, не жил, а существовал. Его душа, мысли и чаяния были на том свете, вместе с прошлым, детьми, родными и друзьями. Здесь же его бренное тело по инерции продолжало работать бухгалтером. Он, может, и удавился бы, чтоб поскорее встретиться с детьми, но без него пропала бы жена, а это было единственное, что у него осталось.
