Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
Характеризуя османскую внешнюю политику 30—40-х годов, нельзя забывать и продолжавшуюся турецко-иранскую войну. Начавшись в 1722 г., она растянулась (с некоторыми интервалами) на 25 лет и привела к опустошению государственной казны, разорению многих районов страны, способствовала росту сепаратизма в восточных провинциях и усилению повсеместного недовольства. В 1745 г. для подтверждения своего заключения о том, 'что «со дня на день гнев и ярость народная против их государя прибавляется», Вешняков сослался на слова своего постоянного осведомителя — миралема: «... сия война турок почти всех вывела, многия места есть, что одного турка противу десяти христиан не найдется... но все сие бедное состояние начальным здешним правителям не чювственно». При объяснении причин продолжительности столь непопулярной в стране войны русский дипломат особо выделял два момента. Во-первых, писал он, правителям империи она нужна, чтобы «неприятелей своих и неспокойствия духи было куда отдалить». Во-вторых, наличие «персидской войны» помогало Порте противостоять натиску своих ближайших союзников тех лет — Франции и Швеции, стремившихся вновь толкнуть Османскую империю на открытый конфликт с Россией и Австрией [37, д. 5, л. 388 об.— 389, 417].
К середине XVIII в. османские политики овладели некоторыми навыками европейской дипломатии, стали глубже разбираться в международной ситуации. Это обстоятельство было отмечено Буйдием в его втором докладе Коллегии иностранных дел. Завершая «Краткое описание о поступках и особенностях характера ныне резидующих в Константинополе министров европейских держав», он подчеркнул: «В нынешние времена, что
Борта Отоманская в безсилие пришла, ея министры достигли в совершенстве политики». Из его рассказа следует, что в Стамбуле стали внимательно присматриваться («анатомию зделав-ши») к европейским дипломатам, выявлять их слабости, готовить для них «притворных конфидентов», через которых шла бы к западным дворам информация, подготовленная султанским двором [42, л. 11 об.— 12]. Подобные, по выражению Буйдия, «комедии» показывают, что османское правительство не желало быть послушной игрушкой в чужих руках, более того, оно стремилось использовать представителей держав для достижения своих целей в европейских делах. Данное обстоятельство представляется важным для опровержения широко распространенной в исторической литературе версии о решающем влиянии французской дипломатии на деятельность Порты [345, т. 15, с. 239; 488, с. 431—432].
Буйдий признает первенствующее положение представителя Парижа среди других иностранных послов в Стамбуле, отмечает, что он «повсюду тесныя средства находит так ко управлению дел своего государя, как и для приобретения своего богатства», подчеркивает «ласкательство», оказываемое французу Портой. Вместе с тем он указывает, что сам посол (Дезальер) «в мелких делах упражняется, а о глубоких мыслить не может» [42, л. 9]. Совершенно ясно, что А. Вандаль и другие авторы, развивавшие идею французского руководства Портой, приняли внешние атрибуты «европеизации» за изменение сущности ее курса. На самом же деле отказ от старых взглядов, усвоение навыков новой дипломатии, более активное участие в европейской политике — все это отражало попытки представителей правящих кругов реагировать на меняющуюся ситуацию, не допускать падения престижа Османской империи, несмотря на «безсилие» центральной власти. Правда, трансформация правящей верхушки и связанная с этим ожесточенная борьба между отдельными группировками существенно снижали эффективность предпринимавшихся усилий, создавая у современников ощущение не только отсутствия определенного курса, но и полного забвения государственных интересов.
Замыслы и деятельность османской правящей верхушки во второй половине XVIII в. производят более противоречивое впечатление. Сообщения дипломатов из Стамбула в 50—60-е годы содержат мало упоминаний о мероприятиях, которые можно было бы рассматривать как продолжение новаций «ляле деври». Основное внимание Порты переключено на события внутренней жизни, и прежде всего на усилия по сохранению контроля над провинциями; борьбу с мятежами и другими выражениями недовольства политикой центрального правительства; изобретение средств для пополнения истощенной казны. Хотя среди великих везиров 50-х годов мы находим и Хекимоглу Али-пашу, и Мехмеда Саид-пашу, но их пребывание у власти нельзя назвать примечательным. Впрочем, и времени для этого факти-
чески не было: третий везират Хекимоглу Али продлился всего три месяца, а срок деятельности Саид-паши оказался немногим больше — пять месяцев.
Обресков писал о последнем довольно доброжелательно: «Он, визирь, ни в чем не погрешил, вел себя благоразумно, осторожно, смирно, человеколюбиво и никому не вредствовал» [46, д. 2, л. 240; 485, т. 4, ч. 2, с. 384] но сама характеристика достаточно показательна. Политик, начинавший с отрицания многих традиционных устоев османского общества, оказавшись на вершине своей карьеры, уподобился многим безликим фигурам своего времени. «У турок часто случаетца, чин переменяет образ думать»,— написал Обресков по поводу еще одного деятеля «эпохи тюльпанов» [47, д. 3, л. 80об.]. Эта характеристика вполне подходит и к садразаму Мехмеду Саид-паше.
