Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
Воздействие философских идей и взглядов ученого грека ощущается в трудах Дм. Кантемира, а также в деятельности других просвещенных людей периода «ляле деври», в частности Николая Маврокордато, унаследовавшего от отца должность переводчика Порты. Так, Вешняков писал, что его влияние на османскую элиту было огромным. Своим «умом и мудростью» он мог обуздать «всю варварскую свирепость государей своих турок и проломить стену невежества их», турки «признали его великое достоинство и вопреки [их] гордости» сделали его «участником совета (дивана) и всех сокровенных тайн».
Участвуя в переговорах о заключении Пожаревацкого мира 1718 г., Николай Маврокордато сблизился с Ибрагимом Нев-шехирли и стал его конфиденциальным советником. Свое влияние на великого везира, как пишет русский дипломат, драгоман решил использовать для «погубления турок». Поскольку он видел, что «в них началось быть к роскоши и праздности, к покою и всяким подобным злосладострастным обычаям наклоне-
* Неоаристотелизм — аверроистское истолкование традиций ари-стотелизма, характерное для падуанской школы XIV—XVI вв. и отличающееся принятием ряда положений, материалистических по своей тенденции.
ние», он стал давать советы, «как наивяще в том преуспеть и в чине... держатся». Суть рекомендаций состояла в том, чтобы избегать конфронтации с европейцами и занимать людей войной в Иране, искоренять возможных соперников и насаждать свои креатуры («собственных всякого рода и чина тварей»), не вступать в конфликт с духовенством, поскольку «оное наибольшую силу имеет в поведении народного лехкомыслия», вести активно строительство дворцов, «дабы был случай к движению и обращению денег в народе, всего бы была дешевизнь по изобилию, а паче в пище», наконец, ублажать все прихоти султана, развлекая его «разными забавами и веселиями». Так как «хитрый везирь» исправно следовал указаниям своего тайного советника, то «наивяще возсияла пыха (пыл) и роскошь со всяким веселием при дворе». Эта тенденция сохранялась и после смерти Ибрагим-паши, и к 1745 г.турки, как считал Вешняков, дошли до того состояния, в котором желал их видеть Николай Маврокордато [37, д. 5, л. 43—50].
При всей тенденциозности картины, нарисованной Вешняковым со слов сына восхваляемого им персонажа, в ней есть и рациональное содержание. Вероятно, отношения великого вези-ра и драгомана Порты были схожи с отношениями, сложившимися между Рами Мехмед-пашой и Александром Шкарлатом. В их основе лежал интерес представителей османской правящей верхушки к информации о жизни Европы. Со времен По-жаревацкого мира тянутся связи, соединявшие Ибрагим-пашу не только с Николаем Маврокордато, но и с Иирмисекиз Че-леби Мехмед-эфенди, Ибрагимом Мютеферрикой и другими «западниками», а также с французским послом де Боннаком. При участии последнего было направлено торжественное посольство во Францию во главе с Челеби Мехмед-эфенди [подробнее см.: 337а, с. 10—12].
Как отмечает А. В. Витол, специально изучавший историю этой дипломатической акции, помимо официальных задач турецкий посол должен был по указанию великого везира «разузнать о средствах цивилизации и образования Франции и сообщить о тех, которые можно было применить» [133, с. 125; также см.: 337а, с. 17]. В итоге последнее задание и определило историческую значимость миссии Челеби Мехмед-эфенди. Одним из ее результатов стало значительное усиление влияния французского посла при Порте. Довольный Боннак писал Людовику XV, что великий везир «оказывает его (короля) посланникам больше уважения, чем любой из его предшественников, и ни они (дипломаты), ни те французы, которые ведут торговлю в Леванте, не могут пожаловаться на оскорбления... выпадавшие на их долю при других везирах» [90, с. 160].
Практика направления посольств в европейские страны, сложившаяся при Ибрагиме Невшехирли, по образному выражению американского турколога Ст. Шоу, стала «первой щелью в османском железном занавесе». Значение миссии дефтердара
Ибрагим-паши в Вену (1719), посольства Иирмисекиз Челеби Мехмед-эфенди во Францию (1720—1721), посещения Нишли Мехмед-агой (1722—1723) и миралемом Мехмед-агой (1729) России, Мустафой Козбегчи — Швеции (1726), пребывания в Вене первого турецкого резидента Омер-аги (1725—1732) выходило далеко за рамки обычных внешнеполитических актов Порты. Эти поездки способствовали преодолению традиционного для османских политических деятелей убеждения в османском превосходстве. Отмечаемый Витолом большой интерес к сефа-рет-наме Челеби Мехмед-эфенди — рассказу о посольстве — тоже весьма показателен. Ведь основу этого сочинения составил не отчет о дипломатических переговорах, а описание всего достопримечательного, всего, что привлекло внимание посла. По такому же принципу стали создавать и другие сефарет-наме, определившие отдельный жанр турецкой литературы, где путевые заметки занимали больше места, чем подробное перечисление всего, что сделал посол. Таков, в частности, рассказ Мех-меда Саид-эфенди о посольстве в Швецию [173, с. 117—125; 337а, с. 85—94].
Были, конечно, и иные сефарет-наме. В частности, Унат особо выделяет «немецкое рисале», которое написал Эмирзаде Хаджи Мустафа-эфенди [479, с. 69—70]. Отправленный к Венскому двору в 1730 г. с извещением о восшествии на османский престол султана Махмуда I, османский дипломат почти все свое сочинение посвящает истории и современному состоянию империи Габсбургов, давая весьма подробные сведения о составе империи, порядке избрания и коронации императоров, финансовых возможностях и военном потенциале Австрийской монархии. Важной составной частью сефарет-наме стал рассказ о войне за испанское наследство 1701 —1714 гг. и ее результатах для Венского двора. Характеристики, даваемые европейским державам, и многочисленные пояснения к встречающимся в тексте европейским терминам (например: «миллион», «министр», «планетарий» и т. д.) свидетельствуют о значительных знаниях, накопленных османской правящей верхушкой, о политической жизни Европы тех лет. Об этом следует сказать еще и потому, что Хаджи Мустафа был одним из наиболее заметных реис-эфенди первой половины XVIII в., проведя на этом посту в общей сложности около восьми лет [о нем см.: 345, т. 15, с. 182— 183].
