Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
К определению политической ситуации как неустойчивой русские дипломаты возвращались неоднократно. В конце 1734 г.
* Образное выражение, которое используют современные социологи для того, чтобы подчеркнуть высокий уровень социальной мобильности в «мерито-кратических» режимах традиционного Востока.
преемник И. И. Неплюева А. А. Вешняков писал: «Нам ... их турецкие поступки непонятны, яко видим такое их гиблющее состояние, углублены в персицкия дела *, от которых одних ежечасно все правление страхом одержимо, без казны, без войска, без глав, опричь визиря (Хекимоглу Али-паши], в правлении и без знающих хотя б мало военное дело, наконец, никогда здешнее государство в таком слабом состоянии не бывало...» [129, д. 6, л. 682]. Позже к слабостям государственной власти он добавил еще одно немаловажное обстоятельство — постоянную угрозу мятежа, способного сотрясти основы правления. Страх перед возможным восстанием усиливал чувство неуверенности в завтрашнем дне. В 1744 г., в связи с известиями о предполагавшемся бегстве султана Махмуда I в Эдирне из-за опасений народных волнений в Стамбуле, Вешняков заметил: «Здесь как первыя, так и последния подлыя токмо настоящего смотрят, а впредь что Бог даст всяк судит...» [36, д. 6, л. 19].
Для русских дипломатов, живших идеями XVIII в., времени зарождения научных представлений об истории человечества, хроническая нестабильность политической жизни Османской империи чем дальше, тем больше ассоциировалась с состоянием упадка общества, воспринималась ими как выражение неспособности государства к нормальному функционированию и как свидетельство его близкой и неминуемой гибели. Если судить по реляциям, приходившим из Стамбула, подобный вывод был сделан Вешняковым еще в середине 40-х годов. Впервые эта тема была затронута им в сентябре 1743 г. в письме сапдомир-скому старосте графу Тарло, интересовавшемуся положением дел в «Турецкой империи». Документ завершают такие строки: «Сие есть... краткое изображение сей великой развалившейся машины и которая от разорения своего уже недалека» [35, д. 6: ч. 1, с 115об.].
Весной 1745 г. под впечатлением встреч с влиятельными стамбульскими улемами — моллой Абдуллах-эфенди Кёпрюлю-заде и султанским духовником (хункяр имами) Пиризаде Мехме-дом Сахиб-эфенди, а также сообщений, полученных от своих мусульманских и христианских осведомителей, Вешняков вновь вернулся к высказанной идее и сформулировал ее более развернуто и определенно: «Многие из улемов разсуждают и признают, что магометанская империя в Европе не может долго удержаться по нынешним нравам и нововведенным обычаям». К числу новшеств он относил склонность «средних и богатых людей» жить в «праздности, в лености, в сладострастии и в роскошах нарядов», пришедшую на смену первоначальному, воинственному («марциальному») духу османов-завоевателей. «По таковым рухлым основаниям сего раздробленного здания,— заключал русский дипломат,— разсудя, как долго устоять может, яко всякое общество, отдаляющееся от первенствующих и существи
* Об ирано-турецких войнах см. ниже.
тельных начал установления своего, не основав других, лутчих, гибнет. А здешнее совершенно от своих отдалилося, других же по вышеупомянутым винам и по безсилию правления твердых основать никак не может, следственно, смело сказать можно, что необходимо нужно сей империи погибнуть скоро...» [37, д. 5, л. 11, 40об.—41].
Спустя несколько лет после смерти Вешнякова его заключение фактически повторил принятый в начале 40-х годов в состав русской миссии и ставший переводчиком посольства грек из Янины Н. Буйдий. В своем «Кратком объявлении о нынешнем состоянии Порты Отоманской», поданном Коллегии иностранных дел по приезде в Россию в 1752 г., он писал, ссылаясь на свидетельство александрийского патриарха: «...сами турки удивляются почтению, которое имеют европейские державы к Отоманской империи, которая в самом деле ныне не иное что есть, как токмо одно тело издыхающее». В этом сочинении есть и другое, не менее интересное замечание. Оно касается войны 1736—1739 гг., которую Османская империя вела против России и Австрии. Автор отмечает, что в ходе военных действий «турки... не потеряли никакой области из своего государства, одна кож смятения и уроны так велики, что все генерально думали быть времени турецкаго владения в Европе последнему» [42, л. боб., 1об.]. Иными словами, мысль о скором крахе державы султанов появилась ранее 40-х годов. В пользу данной гипотезы можно привести и то наблюдение, что схема «возвышение — упадок» применительно к турецкой истории была использована бывшим молдавским господарем Дм. Кантемиром, который до Прутской кампании Петра I был тесно связан с духовным руководством православного миллета [368].
Показательно, что во второй половине XVIII в. столь оптимистический для христианской Европы вывод разделялся едва ли не всеми европейцами, имевшими возможность более или менее основательно познакомиться с ситуацией в стране. Их свидетельства и легли в основу диагноза Османской империи как «больного человека» Европы.
