Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
с. 93—122, 133—138; 349; 431, с. 697—699; 458, с. 228—236; 462, с. 240—244]. Во всех подобных случаях важны не конкретные объекты притязаний, а общая цель аянов — добиться должности, обеспечивающей причастность к системе государственного управления и придающей их деятельности законный характер. Реализация этих замыслов была связана с немалыми трудностями: тому или иному аянскому роду приходилось преодолевать сопротивление не только центральной власти, опасавшейся усиления сепаратизма, но и других представителей местной элиты. Судя по данным кадийских снджиллов, ожесточенные распри между Калайджиоглу, Зеннеджизаде и Эмирагазаде происходили в Кайсери. Спор за верховенство в Анкаре вели семьи Мюдеррисзаде, Наккашзаде и Муслупашазаде. В Конье выходцы из рода Гаффарзаде соперничали с аянами из семьи Мю-хюрдарзаде [431, с. 675—701; 458, с. 214—216]. По-видимому, аналогичной была ситуация в Дамаске, Багдаде и в центрах других арабских провинций [351; 352; 458, с. 217—227]. В борьбе за власть и источники доходов использовались все средства — взятки, интриги, петиции-доносы в Стамбул, покровительство видных сановников, сговоры и временные коалиции одних нотаблей против других, но наиболее веским аргументом оставалась сила оружия.
Отряды солдат, содержавшихся за счет местной знати, появились на рубеже XVII—XVIII вв. Их возникновение непосредственно связано с провалом попыток центрального правительства пресечь сепаратизм провинциальных наместников и подавить растущую волну социального протеста низов, принявшего форму разбойничества. По принципам организации частные войска были идентичны войскам провинциальных пашей (капы хал-кы) и, вероятно, рассматривались Портой как необходимый противовес последним. Новые формирования сыграли заметную роль в русско-турецкой войне 1769—1774 гг., что заставило правительство в очередной раз отказаться от попыток как-то ограничить деятельность местной знати. Изучая материалы турецких архивов, японский историк Ю. Нагата установил, что в 1772—1774 гг. примерно 300 аянов Румелии и Анатолии послали на Дунайский фронт около 90 тыс. солдат [417, с. 104—114]. Иными словами, каждый аян был в состоянии поставить в армию в среднем 300 человек. Эти подсчеты позволяют получить некоторое представление о военной силе крупных провинциальных феодалов.
Несомненно, что в мирное время численность вооруженных отрядов аянов была много меньше, чем во время войны. Следует учитывать также высокие расходы на их содержание. По данным Нагата, годовое жалованье солдата в период войны 1769—1774 гг. составляло 64 куруша. Следовательно, на отряд в 300 человек феодал должен был расходовать в год до 20 тыс. курушей. Для сравнения отметим, что состояние «типичного» анатолийского аяна Кёр Исмаилоглу Хусейна (ум.
1803) было оценено в 56 177 курушей, а после уплаты долгов покойного его наследникам осталось всего 20 527 курушей [296, с. 57]. Можно предположить, что крупные феодалы располагали вооруженной свитой в несколько десятков человек, но в нужную минуту могли выставить и более крупные силы, ибо не стеснялись вступать в сговор с предводителями местных разбойников, против которых их обязывали бороться султанские указы. Благодаря подобным контактам и широкому привлечению деклассированных элементов в свое окружение нотабли могли контролировать положение в своих округах и одновременно обеспечивать себе достаточную поддержку в случае конфликта с государством или соперничающей феодальной кликой.
Благоприятная для аянов ситуация, сложившаяся в XVIII в., и их собственные большие возможности способствовали быстрому превращению этих османских провинциальных патрициев в чрезвычайно влиятельную группу господствующего класса, которая успешно противостояла столичной элите в борьбе за перераспределение феодальной ренты. По мере приобщения аянов к власти соперничество в их рядах обострялось. Неизбежным результатом этой борьбы было выделение («избрание») из среды аянов одного наиболее влиятельного лица, чье ведущее положение подтверждалось особым документом — аянлык буй-рулдусу [366, с. 46—47; 431, с. 117—128; 414, с. 236; 471а, с. ПО—111]. Именно этот феодал чаще всего назначался на пост мютеселлима или воеводы. Впрочем, нередко отмечалась и обратная ситуация: лицо, выполнявшее определенные административные функции, имело больше шансов получить указанный диплом.
Сама процедура «избрания» первого, или главного, аяна (баш аян, реис-и аян, айн-уль аян — так его именовали в официальных документах) свидетельствовала о признании государством традиции участия нотаблей в управлении и ее институциональном оформлении [366, с. 47; 198, с. 53]. Вместе с тем следует отметить, что центральное правительство отнюдь не считало подобную практику постоянной. Чтобы использовать аянов как противовес самовластным наместникам, Порта должна была признать за местной знатью право обеспечения безопасности и внутреннего порядка как в городе, так и во всей округе, а равно и право противодействия тирании и вымогательству пашей. Правители Стамбула, видимо, не осознавали необратимого характера перемен и потому рассматривали упадок авторитета центральной власти и произвол бейлербеев и санджакбеев как преходящее явление; соответственно и обращение за помощью к местной знати для них было действием вынужденным и необязательным в перспективе. Впрочем, и должности мухассы-лов, мютеселлимов и воевод, на которые чаще всего назначались аяны, также формально носили временный характер. Нежелание Порты допустить даже самых видных нотаблей в ряды правящей верхушки определялось тем, что для султанского пра
