День мира - Линдорф А.
Скачать (прямая ссылка):
Я заболтался! Время пролетело! Душа бы вечно бодрствовать хотела, но, к сожаленью, спать желает тело... Ночуйте здесь! Мы быстро это дело устроим каждому из вас, друзья!
Кто помоложе, тем ковров наносим, кошму в саду под абрикосом бросим. Молодоженов на чердак попросим. В Узбекистане ведь такая осень, что простудиться мудрено, друзья.
Итак, устами старого поэта
я вас зову, прошу запомнить это,
пусть издали, пусть даже с края света,
хотите осенью, а не боитесь — летом
к нам приезжайте погостить, друзья!
АИБЕК
Председательница
В жару дымятся заросли джиды, как будто серебром сады закапали... За садом — сад, обходишь все сады, потом идешь полями, с поля — иа иоле.
На гордой голове — венок волос, а сапоги — солдатские, кирзовые. Мужчиной стать тебе в тот год
пришлось, самой войною ты мобилизована!
Еще дрожит прощальная слеза, дымки за эшелоном не растаяли... А уж соседи голосуют: «За!». Ты возражала — на своем поставили!
И вот уже ни отдыха, пи сна, всегда на людях, дорожа минутою, ты летом в пекле, в поле дотемна, зимой — каналы роешь в стужу лютую.
Ты раньше и не ездила верхом, но всюду надо поспевать! И с ходу, пришпорив лошадь, скачешь прямиком через весеннюю шальную воду.
108
В предгорьях — хлеб. На пастбищах — стада. В долинах — хлопок. Верно, никогда ты не отдохнешь, пока твоя страда — одеть, обуть и накормить солдата.
Исправить трактор, подковать коня — нет той заботы, чтоб тебя минула, и, ко всему вдобавок, нету дня, чтоб в чей-то дом беда не заглянула.
В душе своя тревога под замком, но с нею лишь заботливее вдвое, ты для сирот заводишь детский дом, всю ночь бесстрашно говоришь с вдовою.
Всегда точна, словам своим верна, гневна бываешь, озорна бываешь, с презреньем обрываешь болтуна и первой в поле песню запеваешь.
И вот, казалось бы, вовсю запеть! По радио грохочет День Победы! Так что же ты рыдаешь? Все стерпеть, все вынести — все трудности, все беды и вдруг, последней в целом кишлаке, пройдя весь путь, весь непомерно длинный, сжать в это утро в ледяной руке то черное письмо из-под Берлина!
К тебе он не вернется никогда... Рыданья молча в горле застревают... Подходит осень — та пора, когда бессонный труд как выручка бывает.
Плывут на зисах хлопка облака.
А он лежит в земле, там, под Берлином...
По-прежнему тверда твоя рука,
все та же строгость в облике орлином;
живешь трудом, заботами, борьбой. И лишь порою, в нестерпимом горе, коня седлаешь. Молча скачешь в горы. Одна. Никто ие едет за тобой...
ХАМИД ГУЛЯМ
Последний мост
Много мостов есть через Нил. Описывать все — не хватит чернил,
но этому вот, на котором стою,
я посвящаю балладу свою.
Шофер Али согласен со мной, что мост этот — лучший мост под
луной;
Али этот мост хвалит до звезд, каждую доску и каждый гвоздь!
Хотя скрипит от старости он,
хотя не сияет над ним неон, но для араба он неспроста дороже любого другого моста!
— Этот мост мне дорог,— скажет
араб,—
как память о том, что я больше ие раб! Этот мост красив, потому что он — мой. По нему англичане ушли домой!
Ушли наконец-то, давно пора б!
И долго вслед им глядел араб, покуда последней колонны хвост не прошел через этот, последний.
Последний, оставшийся не у дел, генерал на «виллисе» прогудел, и тени штыков прошли по волне, в последний раз потонув на дне.
Последняя пушка, последний танк...
Отныне навеки да будет так!
Да будет так! И в память о том назвали мост Последним мостом!
ДОБРЯК
Из записок бухгалтера
П ба мы работаем на алюминиевом заводе: Асаф Шамсиев инженером, я — главным бухгалтером. Оба мы живем в одном доме, на одном этаже — на третьем. Оба вечерами любуемся со смежных балконов бескрайним сине-голубым простором Каспия. Но на этом наше сходство и кончается... Я люблю сидеть на балконе и созерцать морскую даль тихими, ясными вечерами. Асафа, наоборот, не прогонишь с балкона в непогоду, когда дует сильный, порывистый норд и пенистые валы, как бы торопясь обогнать друг друга, с грозным ревом и воем карабкаются на берег. В такую пору он стоит там часами, засунув руки глубоко в карманы брюк, сосредоточенный, словно изготовившись к прыжку, и с непонятной и неприятной мне влюбленностью зачарованно не спускает глаз с разбушевавшейся стихии. И чем яростнее лютует море, тем ярче сияет удалью лицо Асафа.
Я по нраву — добряк. Знаю, что необходимо творить людям добро, что «рука дающего не оскудеет». Кроме того, я — шутник. Дня не могу прожить без шуток, без смеха. А вероятно, я и шутник, и добряк.. Асаф, наоборот, нелюдим, замкнут. Н-да, такой не разоткровенничается! Но я
Но, стоя на гордом этом мосту,
в балладе воспев его красоту, мы не забудем, ни я, ни ты, что в Африке есть другие мосты,
другие мосты, плохие мосты,— иностранные ходят по ним посты. Я проехал по Африке много верст, я видел в ее реках отсветы звезд,
но со звездами рядом, вниз головой, под мостами ходит там часовой!
Нет, не только на Ниле — в других
местах
не пора ли напомнить о тех мостах,
по которым не сам, так йогами вперед, засидевшийся в Африке хищник уйдет!
Не угроза, не с моста — вниз головой!
