День мира - Линдорф А.
Скачать (прямая ссылка):
Опубликовано в газетах Казахстана и передачах Всесоюзного радио 27 и 28 сентября.
88
БАЛЛАДА О ПЕРВОМ УЧИТЕЛЕ
ЧИНГИЗ АЙТМАТОВ
Осенью, когда решено было выпустить вторую книгу «День мира», я задумал эту небольшую повесть. Мне казалось, что я тоже должен как-то откликнуться на это событие. Ведь именно в ту пору у меня прояснился замысел, который я давно вынашивал. И вот работа закончена. Но главное еще впереди. Что скажет о ней читатель7
О ту картину я еще не написал, вернее, не закончил. И сей-час рано судить о ней. Я встаю каждый день на рассвете и снова и снова разглядываю этюды, наброски, заготовки и опять, в который уже раз, ухожу в предрассветную тишину и думаю, думаю, думаю. Нет, я еще не нашел своего главного, своего желаемого, пока все еще впереди. Пока моя картина еще только замысел, еще мечта, она в крови, в сердце, в душе моей, она во мне...
Я не сторонник того, чтобы заранее говорить и оповещать даже близких друзей о незаконченной вещи. Не потому, что я слишком ревниво отношусь к своей работе,— просто, мне думается, трудно угадать, каким вырастет ребенок, который сегодня еще в колыбели. Но на этот раз, как вы сами видите, я изменяю своему правилу и отдаю на суд незаконченную вещь, а вернее сказать, свой замысел. Я не могу поступить иначе, потому что чувствую — мне одному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу, пробудившая мои мечты, настолько для меня огромна, что я один не могу ее объять. Я хочу, чтобы люди помогли мне, чтобы люди подсказали решение, чтобы они волновались вместе со мной. Я обязан рассказать эту историю...
Наш аил Акджар расположен в предгорьях на широком плато, куда сбегаются со всех сторон шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась бесконечная, а потому и далекая, и близкая ровная желто-бурая степь. На горизонте едва приметной темной черточкой ее пересекает железная дорога.
На бугре стоят два тополя. Я помню их с тех пор, как помню себя. В нашем аиле сколько угодно всяких деревьев, но эти два тополя особенные — они словно бы живые. Когда бы ты ни подошел к ним, листья их всегда колеблются в вышине и шелестят, шелестят. Кажется, будто волна бежит по песку, и на мгновение, затаенно затихнув, томительно вздыхает, словно тоскует о ком-то. А когда набегает ветер, гонящий перед собой грозовую тучу, тополя, упруго покачиваясь на ветру, непокорно гудят.
В последний день учебы, перед началом летних каникул, мальчишки мчались сюда разорять птичьи гнезда. И всякий раз, когда мы с гиканьем и свистом прибегали на бугор, тополя-великаны, покачиваясь из стороны в сторону, вроде бы свысока приветствовали нас своею тенью, ласковым шелестом листьев. А мы, загорелые чертенята, хватались жесткими, потрескавшимися ладонями за сучья и ветки", карабкались вверх, и птицы поднимали крик и целыми стаями носились над нами. От ветки к ветке, все выше и выше взбирались мы, и вдруг с огромной высоты, с высоты птичьего полета, словно бы по волшебству, открывался перед нами прекрасный мир простора и света. Затаив дыхание, мы замирали каждый на своей ветке и забывали о гнездах и птенцах. Колхозная конюшня, которую мы считали самым большим зданием на свете, отсюда казалась нам плоской коробочкой. Мы всматривались в степь, в ее дали, насколько хватало глаз, и видели еще много-много земель, о которых прежде не подозревали, видели реки, о которых прежде не ведали. Они серебрились на горизонте тоненькими ниточками. Мы думали — это ли край света или дальше есть такое же небо, такие же тучи, земли и реки?
Лишь об одном, оказывается, я не думал в ту пору: кто посадил здесь эти деревья?
Этот бугор, где стояли тополя, в аиле почему-то называли «школой Дюйшена». Помню, если случалось кому искать
пропавшую лошадь и человек обращался к встречному: «Слушай, не видал ты моего гнедого?», ему чаще всего отвечали: «Вон наверху, возле школы Дюйшена, пасутся кони, погляди, может, и своего там найдешь». Подражая взрослым, мы, мальчишки, тоже говорили: «Пошли в школу Дюйшена на тополя лазить».
Рассказывали, что когда-то на этом бугре была школа. Мы и следа ее не застали. В детстве я не раз пытался найти здесь хотя бы развалины, но поиски мои были тщетны. Уже позже я как-то спросил у стариков, почему называют это место школой Дюйшена, кто он такой, этот Дюйшен. Один из стариков небрежно махнул рукой:
— Кто такой Дюйшен, спрашиваешь? Да этот самый, который и сейчас у нас живет. Дюйшен из рода Хромой овцы. Это было сразу же после революции. На том бугре стояла брошенная мазанка. Дюйшен был комсомольцем в ту пору. Вот он и открыл там школу, детей учил. Да разве это была школа, только название одно. Интересные времена были... Кто мог ногу в стремя вдеть и скакать на лошади, тот сам себе начальник. Так и Дюйшен. Сделал что взбрело ему в голову. С тех пор и пылинки не осталось от того домишки...
Я мало знал Дюйшена. Помню, это был высокий степенный человек с нависающими, как у орла, бровями. Его двор был по ту сторону реки, на улице Второго берега. Когда я еще жил в аиле. Дюйшен работал колхозным мирабом. Он ездил, подвязав к седлу большой кетмень, и конь его был похож чем-то на хозяина — такой же костлявый, тонконогий. Он иногда проезжал и по пашей улице. А потом Дюйшен постарел, и говорили, что он стал почтальоном. Но это к слову. Дело в другом. В моем тогдашнем понятии комсомолец — это горячий и на работу, и на слово джигит, самый боевой из всех в аиле, который на собрании выступит и в газете о лодырях и расхитителях напишет. И никак не мог я себе представить, что этот сивобородый смирный человек был в ту пору комсомольцем и, мало того, учил детей, будучи сам малограмотным. Нет, не мог я этого понять! Откровенно говоря, я считал, что это одна из многочисленных сказок, которые бытуют в нашем аиле. Но оказалось, что у «школы Дюйшена» была своя история.
