День мира - Линдорф А.
Скачать (прямая ссылка):
Мишкеи произнес это единым духом, пылко и яростно. И сам поверил, что раньше он действительно жалел ее и только позже — желал.
Мариш молчала. Мишкеи продолжал смотреть на нее, затем отвернулся, наблюдая за колышущейся, местами густой, а местами тонкой, сеткой дождя.
— Я живу очень одиноко,— сказал он, по-прежнему глядя в сторону.— Никого у меня нет... Один-одинешенек. Стукнуло уже сорок, есть диплом, хорошо зарабатываю, все есть, нет только дома; а ведь когда-то, давно, хоть и был я бедняк-бедняком, да по крайней мере мать ласковое слово, говорила...
Мишкеи и сам не заметил, как его увлек поток воспоминаний о минувших годах; он все рассказывал, как никогда и никому еще не рассказывал, о том, как несмышленый парнишка, сын батрака, стал взрослым, авторитетным и уважаемым работником. Рассказывал обо всем: о лукавой светловолосой девчонке, которую вот уже двадцать лет ищет в других женщинах, о войне, о борьбе на поделенной земле, об учебе... да, об учебе! Трудно давалась она его проржавевшей голове. Мучительно трудно было исписывать каракулями тетради, постоянно стыдясь своих более сообразительных товарищей...
Дождь уже начал утихать, тучи над виноградниками поползли лоскутами, а он все говорил, вспоминал, исповедовался, словно ливень смыл с него весь хлам, что накопился за целые годы, и этот хлам уплывал теперь вместе с обильными потоками дождя.
— Сейчас перестанет,— сказал Мишкеи, не оборачиваясь.— Вы уйдете... Так скажите людям, что нашелся еще один глупец... Мне теперь безразлично... Скажите им, мне все равно.
В эту минуту Мишкеи верил в то, что говорил. Ему стало легче. Вот так кому-то, а может быть, только ливню, он без прикрас поведал, что стоит на пороге старости, с грузом прожитых лет, со смятенными чувствами, один.
Мариш сказала:
— Про вас говорят, что вы хороший человек...
— Я? Хороший человек? Отчего же?
— Не знаю. Так... говорят. Порядочный, добрый.
— А-а, это совсем другое! Люблю землю, люблю каш край, частенько с людьми толкую: мол, так надо, а так по надо. Вот и все. Но это не добродетель... Я сам не знаю, что!
— Видите, а я никогда не могла сказать, что так, а что не так.
Мишкеи обернулся. Он взглянул на женщину, но лицо ее не изменило выражения.
— Мой отец тоже был батраком,— продолжала Мариш.— У здешнего барина батрачил. А я... была красивой девушкой, вот мой муж и заприметил меня. И взял. Нет, нет, он неплохой человек... неплохой. Я не знаю, почему думаете, что он груб и даже бьет меня. Это неправда. Он никогда меня даже пальцем не тронул.
Мишкеи почувствовал себя уставшим и таким опустошенным! Он излил наконец свою душу, излил п ту мучительную тоску, которая, как отзвук его прежних чувств и встреч, уже давно не давала ему покоя. И все же осталась в нем какая-то капля жестокости.
— Защищаете мужа,— с горечью произнес он.— Еще окажется, что он тоже хороший человек.
Мариш покачала головой:
— Нет, не хороший он человек. Не хороший и не плохой. Он никогда не обижал меня, не поднимал руку... Но за пятнадцать лет он ни разу не спросил, что я думаю, чего хотела бы. Не спрашивал, желанный он мне или нет. Если он желал меня, так и должно было быть... Если вставал раньше обычного, я тоже вставала. Если не спал ночь напролет, и я не спала. Если покупал что-либо,— не для меня, а для дома, для хозяйства,— только показывал, но никогда не говорил заранее, не советовался. Так вот и жили... Была сыта, имела хороший дом, хорошие вещи, все было. Только не было жизни... Что это за жизнь, если за тебя всегда думает другой? Если мне что-нибудь нравилось, я не могла об этом сказать. Даже фартук он выбирал мне сам. Потому что он мог все, а я ничего, потому что он взял меня, а не я его... Вы этого не знаете. Не понимаете. Вам никогда не давали что-нибудь так, любезно и свысока, что хотелось швырнуть обратно в лицо... Пятнадцать лет я живу не своим трудом, а благотворительностью. А ведь мужу повезло. Работала-то я за троих. Только чтобы не остаться в долгу.
— Ну, а дальше? Пусть 'все идет по-старому?
Мариш отрицательно покачала головой.
— Нет. Я хочу уйти от мужа.
— Уйти! Но... ради кого?
— У меня никого нет. Но до этого я существовала лишь постольку, поскольку носила имя мужа. Если бы я не была Патоне, я была бы никто.
— Пустые слова!
— Нет. Может быть, вы не понимаете. Но именно так было. Люди здоровались со мной потому, что у меня была одежда и все необходимое... потому что я была Патоне. Я была частью мужа, и, если эта часть отпадет, она погибнет, ее не станет... Хоть бы он бил меня, и то было бы легче. С горя, назло ему, из-за упрямства у меня было бы хоть какое-нибудь желание. Поэтому-то я и спросила, когда мы подписывали заявление, можно ли мне написать свою девичью фамилию. И теперь меня зовут Мариш. Я и есть Мариш и хочу вычеркнуть эти пятнадцать лет из своей жизни.
В сарае было душно. Патоне сняла плащ, протянула Миш-кеи. Ей уже было безразлично, посмотрит он на нее прежним взглядом или нет. Но его взгляд выражал другое. Мишкеи смотрел па се лицо.
— Не сердитесь,— продолжала Мариш.— Я на вас не сержусь. Вы рассказали мне о своей жизни, я вам — о своей...
