Жизнь замечательных людей: Константин Павлович - Кучерская М.
Скачать (прямая ссылка):
И Константин, и Вяземский были правы, имя цесаревича послужило удобным знаменем для руководителей восстания, которые неплохо разбирались в психологии русского солдата, хотя в действительности никакой симпатии к Константину, разумеется, не питали. Как помнит читатель, еще в 1824 году цесаревич был приговорен заговорщиками к смерти как член царской фамилии — совершить его казнь предстояло членам польского Патриотического общества.
Идея уничтожения цесаревича принадлежала главе Южного тайного общества Павлу Пестелю, который не собирался ограничиваться только Константином. В беседе с одним из членов общества, подполковником Александром Поджио, наполовину итальяніХем, известным своим горячим темпераментом, Пестель речами о недостатках монархического правления воспламенил собеседника «до бешенства». «Принесем на жертву всех!» — воскликнул Поджио. «Тогда Пестель, сжав руку, сказал: «Давай считать их по пальцам, для удара я готовлю двенадцать удальцов: Барятинской уже набрал некоторых». Дошедши до царственных особ женского пола, он на минуту остановился: «Знаешь ли, Поджио, что это ужасно!» и однако ж заключил свой страшный счет числом 13, прибавя: "Если убивать и в чужих краж, то конца не будет, у всех великих княгинь есть дети: довольно объявить их лишенными прав на царство, и кто захочет престола, облитого кровью?"»43 Очевидно, что палец, означавший Константина, был загнут вторым, сразу же после Александра, без всяких остановок и задумчивости. Беседа эта состоялась осенью 1824 года.
Тот замысел не удался, поляки шли на контакт с русскими не слишком охотно, и Константин остался в живых.
* «Мы не можем устраивать революцию ради идеи, а можем только ради имени» (фр.).
196
Слух
«В Царстве Польском, неизвестно в каком месте, случилось напали вооруженные пятеро человек на его императорское высочество. Четырех сам его высочество своеручно положил на месте, а пятый внезапно с тылу ранил его высочество»44.
В период междуцарствия Константин и будущая судьба его вновь оказались в центре общественного внимания. «Цесаревич же славный наездник, — язвительно замечал Иван Якушкин, — первый фрунтовик во всей империи, ничего и никогда не хотел знать, кроме солдатиков. Всем был известен его неистовый нрав и дикий обычай. Что же можно было от него ожидать доброго для России?»45 Выразительней многих отозвался о предстоящем царствовании Александр Якубович, гуляка и бретер, человек довольно сомнительной нравственности. Во время восстания на Сенатской площади он избрал странную «челночную» дипломатию — подошел к Николаю и предложил ему посреднические услуги. Прочитав в 1826 году биографию Якубовича, Константин обронил: «Злодей, которого без омерзения нельзя поминать...» Сам же злодей на вопрос, кого он хотел бы видеть царем, Константина или Николая, ответил: «Если уж нельзя ни того, ни другого, так уж, конечно, лучше давайте Константина; этот хоть по крайней мере старый кот, попадешься ему в когти, так разом задушит, а не станет, как котенок, играть с мышкой»46. В котенке, играющем с мышкой, угадывается не только более молодой Николай Павлович, но и ненавистный Якубовичу двоедушный император Александр, в убийцы которого Якубович себя настоятельно предлагал.
В разговоре Кондратия Рылеева с членом Северного общества, полковником Александром Булатовым речь вновь зашла об истреблении «монархического правления» и «власти тиранической». Рылеев желал уничтожения не только самой власти, но и ее представителей, включая нового императора Константина. Булатов возражал, что новый государь любим «народом и войсками». Тогда Рылеев развернул перед ним следующую перспективу: «И мне открывает он, что уже план готов и для царствования Константина, с тою разницею, что так как он народом любим, так надо было дожидать год, а может быть, и более, тогда главные товарищи заговора должны стараться входить в милость его и искать мест быть ближе к нему и окружить его вместо собственных своих друзей друзьями заговора и таким образом совершенно им завладеть»47. Завладеть, а там и отправиться
197
по дорожке, проложенной графом Бенигсеном в спальню императора Павла.
На следствии Каховский утверждал, что у Рылеева был и другой замысел — один из членов общества всенародно убивает Константина и тут же кричит, что убил его по приказанию Николая — «таким образом, говорил он, мы вдруг погубим обоих»48. Рылеев объявил следствию, что все это клевета.
Как ясно видно в том числе и из разговора Рылеева с Булатовым, мнение и привязанности народные для руководителей движения — только карта в политической игре. Любовь народа к Константину Павловичу то используется в целях восстания (когда солдат призывают кричать Константина и его жену Конституцию), то воспринимается как досадная помеха, которую нельзя не учитывать, но в итоге необходимо будет обойти. Глупый народ лишен права голоса — в его уста буквально вкладывают лозунги, которые он должен провозглашать — и выступает в роли бессмысленного дитяти, слепого в своих привязанностях и неразумного в желаниях. «К чему стадам дары свободы? Их нужно резать или стричь».
