Жизнь замечательных людей: Константин Павлович - Кучерская М.
Скачать (прямая ссылка):
Между тем и Анна Федоровна, очевидно, тоже не вовсе была оставлена супружеским вниманием — в конце 1800 года великая княгиня отяжелела. Больше других радовался Павел, которому давно хотелось внука. Но в начале марта 1801 года, за восемь дней до гибели императора, Анна Федоровна родила мертвого младенца. Государь и тут заподозрил заговор, еще и по этой причине посадив великих князей под арест — до тех пор, «пока не поправится княгиня»18. В связи с известными обстоятельствами великие князья освободились из-под ареста намного раньше, смерть императора принесла освобождение и Анне Федоровне: оправившись от болезни, летом 1801 года она покинула Россию навсегда19.
Прощай, князь Косенькин, Я покорилась в свою землю!20
Великая княгиня поселилась в старинном замке Шатле де ля Буасьер в Женеве — в той самой стране, в которой Константин мечтал когда-то прожить с ней «целые месяцы». В 1814 году она приобрела неподалеку от Берна большое поместье — живописный парк, окружавший замок, так поразил великую княгиню своей красотой, что она дала замку имя — Эльфенау («луг эльфов»). Эльфенау стал местом собраний иностранных дипломатов; русские путешественники, среди которых были и Жуковский, и Чаадаев, и Александр Тургенев, также считали своим долгом засвидетельствовать великой княгине свое почтение, находя в ней и привлекательность, и живой ум21.
Константин Павлович об отъезде супруги сожалел. Он вовсе не возражал, чтобы она жила где-то неподалеку, готов был временами с нею видеться, но лишаться жены совершенно было как-то обидно. Дважды он посещал великую княгиню в Швейцарии, просил вернуться, она, разумеется, не захотела. В 1838 году Анна Федоровна вновь переехала из-под Берна в Женеву и прожила здесь до самой смерти, последовавшей в 1860 году. Великая княгиня искренне желала, чтобы мир забыл о том, чьей супругой она когда-то являлась: когда в 1843 году в Швейцарии проходила перепись населения, Анна Федоровна назвалась графиней фон Ронау, протестанткой и вдовой. Но биография ее была хорошо известна, чиновник приписал на опросном листе: «Grossfurstin Konstantin» — «великая княгиня Константин»22. Прожив спокойную, добродетельную жизнь честной протестантки, Анна Федоровна умерла глубокой, но бодрой старушкой,
84
оплакиваемая десятками бедняков кантона, о которых она трогательно заботилась до конца своих дней.
Всего пять лет провела Анна Федоровна в России, но ее здесь отнюдь не забыли. В 1808 году в среде скопцов появилась самозванка, выдававшая себя за супругу Константина, великую княгиню Анну, а заодно и за Богородицу. Скопцы ей охотно верили. При ближайшем рассмотрении самозванка оказалась купчихой из города Лебедяни, Ириной Николаевной Голевой. Закончила она свою духовную карьеру в 1831 году, в остроге23.
И еще один след оставила Анна Федоровна в русской культуре — в начале XIX века в России охотно пели романс «Звук унылый форто-пьяно». Особую притягательность песне придавал аромат запретности, про романс шепотом передавали, что сочинен он был «знаменитой особой» — именно такая пометка стояла под песней в сборнике 1818 года. Как доказывает фольклорист Н. Е. Онучков, под знаменитой особой подразумевалась Анна Федоровна, горько жалующаяся на свою несчастную судьбу и неверного супруга.
Звук унылой форто-пьяно, Выражай тоску мою: Я люблю, хотя и рано, Облегчи тоску мою...
Где же клятва? Все презренно: Верность, честность, долг, любовь, Но поступком сим пронзенна Сохраню я святость слов.
Судья правый, Бог хранитель, Внемли сердца томный глас, Вод и суши сотворитель, Взгляни с трона ты в сей час24.
Романс перепечатывался в песенниках 27 раз, что свидетельствует о бурной его популярности. Вероятно, не одна мелодия и слова, но и красивая легенда привлекала исполнителей и слушателей. Невинное страдание всегда вызывало в чувствительном русском сердце умиление, тем более что в одном из вариантов романса вместо «хотя и рано» стояло «люблю тирана». И все же очевидно, что немка, учившая русский всего несколько лет, вряд ли могла сочинить такие складные и грамотные стихи. Истинный автор слов остался неизвестен; как предполагает Онучков, это вполне мог быть кто-то из близкого окружения Анны Федоровны, сочинивший романс специально под конкретную ситуацию. Не исключено, что сама великая княгиня действительно на-
85
певала его в минуты печали. Занятно, что вторую часть романса — молитвенное обращение к Всевышнему раскольники пели наряду с псалмами.
Интерес к Анне Федоровне проявился однажды и в православной духовной среде. В июле 1852 года в Усманский женский монастырь Тамбовской губернии въехала тяжелая карета. В карете сидела опрятная 70-летняя старушка, с которой ехал, между прочим, и серый говорящий попугай в клетке. «Жила приезжая в монастыре совершенно уединенно, скромно, тихо, никуда не показывалась, даже в церковь ходила только по большим праздникам; работала, молилась дома, очень успешно лечила всех, монашкам тонко предсказывала будущее. Обладала приятной наружностью, изящными манерами, была чрезвычайно чистоплотна, говорила совершенно правильно по-русски, с еле заметным немецким акцентом; по-немецки изъяснялась прекрасно. По ее собственным словам, она странствовала 13 лет пешком, 8 лет была в Иркутском монастыре, которым управляла, полгода была в Мариинской больнице (в Петербурге), в схиму была пострижена в Старом Иерусалиме. В схимнической одежде никогда не ходила, только всегда в белом апостольнике, и, по-видимому, носила вериги.... Про себя она говорила разно, по-видимому, нарочно путая: «Я господская, вольноотпущенная». Другим говорила: «Я арестантка». Третьим: «Муж мой печник, печи делает и не служит». Некоторые монахини от нее слыхали: «Муж мой знаменитого роду и я тоже не простая. После венца просила мужа дать мне три дня покоя, муж не согласился, и я ушла от мужа в самый день свадьбы и долго должна была скрываться от его преследования. Семь дней пробыла на необитаемом острове, с которого взял меня английский пароход и отвез в Иерусалим, там я жила семь лет, вернулась в Россию с волчьим билетом и живу по монастырям...» Белье у ней было тонкое, полотняное, с царскими гербами. После ее смерти остался между прочим имуществом золотой наперсный крест с надписью: «Царевна Анна»25.
