Жизнь замечательных людей: Константин Павлович - Кучерская М.
Скачать (прямая ссылка):
После благодарственного молебна началась пальба, пушки палили из обеих крепостей, им вторили ружейные выстрелы, колокола звонили. Поздравления, ужин, цветы, бал, великий князь раскраснелся, великая княгиня очаровательна, глубокой ночью новобрачные отправились в Мраморный дворец, про который Константин еще до свадьбы говорил, что ради одного только Мраморного готов жениться немедленно.
Наутро после торжества новоиспеченный муж сбежал. Анна Федоровна соскочила с постели, глянула в окно, застать хоть хвостик, хоть снежную пыль из-под копыт — никакой пыли. Вот он, hier, никуда не делся, раскрасневшись, отчитывает солдата из своей охраны, рядом ни жив ни мертв стоит его сослуживец, атъ-два, и вот уже оба солдатика маршируют, крутятся на месте, Константин размахивает своей любимой палкой. Молодая, как водится, глотает слезы. Не понять ей широты русской души. О, аккуратность немецкая. Женился, так изволь не отходить от жены ни на шаг, вздыхай, лови взгляды, преподноси безделушки, вот хоть бисерный чехольчик на зубочистку, в крайнем случае кусочек яблочка, конфетку, орешек.
И ведь не то чтобы Константин не любил молодую свою жену, очень даже симпатизировал, почти любил, только по-своему — и никак не меньше прежних своих проверенных
52
друзей — солдатиков. Как это у русских, старый друг лучше новых двух. Стерпится, слюбится. Совет да любовь.
Две недели с лишним, вплоть до Великого поста (который начался в тот год 4 марта), продолжался праздник. Обеды, ужины, балы, маскарад для купеческого и дворянского звания, столы с жареными быками и вином, выставленные для народа возле Зимнего, костры, иллюминации, фейерверк, вензеля новобрачных в темном небе.
Слухи
«Константин Павлович не успел жениться, как тотчас сделал уже шутку. Подхватив свою молодую и посадив в открытые сани, один, без кнехта, без всяких дальних сборов и церемоний, ну по городу Масленицей ездить и кататься и всем свою молодую показывать; а народу то любо было. Сказывают, что сие узнала императрица, и ей было неугодно, что он нарушал этикет, так что она не приказала ему, без своего ведома, давать лошадей»120.
Веселилась ли молодая — неведомо. Но услышав, через несколько дней, как любимый приказывает слугам выбирать «побольше да пожирней», встревожилась. О чем, о ком шла речь, было неясно. На все вопросы великий князь отвечал уклончиво, только очень уж подозрительно усмехнулся и пробормотал: «Будет, будет потеха».
К вечеру Анна Федоровна узнала, чем занимался муж, пока она навещала великую княгиню Елизавету Алексеевну. В манеж Мраморного дворца выкатили небольшую пушечку, заряжали и стреляли по цели. Ядрами служили живые крысы121. Великий князь радовался, как дитя. У Анны Федоровны начались позывы на рвоту. «Этот молодой великий князь не имеет такой любезной и пленительной наружности, как его брат, но в нем больше смелости и живости, взбалмошность у него занимает место ума, а шалопайство — любви к народу... Его энергия неистощима, а свойственная ему откровенность редко встречается в принце»122, — отмечал бывший учитель математики великих князей, гувернер сыновей Салтыкова, Шарль Массой.
Все могло обернуться иначе. Великий князь был не безнадежен, многие отмечали в нем и доброту, и щедрость, и искренность, однако чтобы прощать ему крыс и барабаны, приемчики и ухватки, вспыльчивость и деспотизм, чтобы пробраться сквозь этот непролазный густой лес к лучшему в
53
нем, нужно было иметь сердце не только любящее, но и мудрое. Требовать мудрости от четырнадцатилетней немецкой принцессы, пусть и очаровательной, и мягкой, пусть по-своему и весьма доброй — помилуйте... Анна Федоровна писала жалостные письма родным, не сразу, но постепенно открылась матери, потом и отцу, у которого была любимой дочерью. Но дело было сделано — это сознавали и без меры тщеславные родные, это понимала и сама Анна Федоровна. Понимала и рвалась домой. При Екатерине бежать ей не удалось.
ЛЮШЕНЬКИ-ЛЮЛИ!
6 ноября 1796 года императрицы Екатерины не стало. Она так и не успела отстранить сына от царствования, и в ночь с 6-го на 7-е войска уже приносили присягу императору Павлу. «Все изменилось быстрее, чем в один день: костюмы, прически, наружность, манеры, занятия»123.
В день своего восшествия на престол Павел назначил Константина полковником лейб-гвардейского Измайловского полка, Александра — Семеновского полка и военным губернатором Петербурга; спустя три дня великие князья возглавили полки в качестве шефов. Оба спешно облачились в гатчинские мундиры и «напоминали собой старинные портреты прусских офицеров, выскочившие из своих рамок»124. Офицерам срочно закупались трости и перчатки с раструбами, команды на разводах зазвучали так же, как в Гатчине125. Через три дня после воцарения Павла в Петербург прибыла «Гатчинская армия», над которой столичные снобы смеялись не таясь. «Но что это были за офицеры! Что за странные лица! Какие манеры! И как странно они говорили! Это были по большей части малороссы. Легко представить себе впечатление, которое произвели эти грубые бурбоны на общество, состоявшее из ста тридцати двух офицеров, принадлежавших к лучшим семьям русского дворянства. Все новые порядки и новые мундиры подверглись строгой критике и почти всеобщему осуждению»126. Так восприняли гатчинцев гвардейские офицеры. У великих князей Гатчина вызывала совсем иные чувства.
