История и культура древнерусского города - Кобрин В.Б.
ISBN 5—211—00286—5
Скачать (прямая ссылка):
18
ключеиий. Понятно также, что таким методом могут быть выявлены лишь некоторые из этих свойств; большинство же из них полностью скрыто церковнославянскими нормами. Более информативными для лингвиста, чем сам текст книги, иногда могут быть записи и приписки писцов. Но все же и они написаны по-церковнославянски, а не по-русски; просто число отклонений от церковнославянских норм здесь обычно больше, чем в тексте книги.
Помимо книг, в подлинниках XI—XII вв. до нас дошли две. пергаментные грамоты (Мстиславова, ок. ИЗО г., и Варламова, после 1192 г.), а также надписи на стенах церквей и на различных предметах. К сожалению, и эти документы в основном довольно далеки от живой диалектной речи (а большинство надписей — это вообще лишь стереотипные церковнославянские клише).
Открытие новгородских берестяных грамот и постоянное пополнение их фонда дали в руки лингвистов новый, уникальный по ценности источник информации: во-первых, эти грамоты стоят ближе к живой диалектной речи, чем любые другие древние источники; во-вторых, они датированы с достаточной для лингвиста точностью (порядка четверти века); в-третьих, более двухсот из этих грамот относится именно к XI—XII вв.
Лингвистический анализ берестяных грамот, в особенности" ранних, позволил обнаружить ряд весьма важных черт древне-новгородского диалекта, которые либо вообще не усматривались из всего ранее известного материала, либо представали в совер*-шенно искаженных пропорциях.
Ниже кратко разбираются основные черты древненовгородско-го диалекта XI—XII вв. (выявленные с учетом данных берестяных грамот), отличавшие его от диалекта южной части древней' Руси. Необходимо сразу же оговориться, что такое сравнение несколько однобоко, поскольку для Южной Руси этой эпохи мы не располагаем документами, аналогичными берестяным грамотам. Отсюда, разумеется, определенный элемент гипотетичности в реконструкции самих противопоставлений.
Д р е в н е. н о в г о р од с к и й диалект рассматривается в широком смысле — как совокупность всех говоров древней Новгородской земли. Мы сравниваем его с диалектом памятников, максимально ему противопоставленных, — га л ицко-в ол ы н ских, а также квалифицируемых в более общей форме как «южные» (т. е. скорее всего киевских или близких к ним). Эти два элемента сравнения далее обозначаются просто как северный и южный диалекты.
Вопрос об отношении прочих говоров (смоленско-полоцких, ростово-суздальских, рязанских и др.) к этому основному противопоставлению в настоящей работе не рассматривается; отметим лишь в самой общей форме, что в подавляющем большинстве пунктов приводимого ниже списка эти говоры, по-видимому, совпадали с южным диалектом.
19
Следует подчеркнуть, что предлагаемый ниже перечень различий носит очень сжатый, конспективный характер; приведение всего относящегося к делу материала и полной аргументации было бы возможно только в работе большего объема. Даже материал берестяных грамот приводится полностью лишь в тех случаях, когда нет возможности дать простую отсылку. Кроме того, по ряду пунктов данные северного диалекта несколько упрощены, а именно опущен разбор возможных различий (в соответствующем пункте) между разными говорами этого диалекта.
Начнем разбор с тех различий между северным и южным диалектами раннедревнерусского языка, которые считаются общепризнанными.
1. Соотношение свистящих и шипящих.
а) В северном диалекте произошла инновация — совпадение фонем /ц/ и /ч/ («цоканье»), тогда как в южном диалекте противопоставление этих фонем сохраняется. Данная инновация, которую часто связывают с влиянием соседних финно-угорских языков, несомненно, относится к дописьменному периоду: смешение на письме букв ц и ч наблюдается практически во всех письменных источниках новгородско-псковского происхождения, начиная с самых ранних.
б) Другой северной инновацией сходного характера является совпадение /с'/ с /щ/ и /з/' с /ж/ (так называемое «шепелявенье») . Оно отмечается преимущественно в псковских памятниках и говорах. В новгородских берестяных грамотах и других -некнижных источниках примеры соответствующих буквенных смешений встречаются, но сравнительно редко (самый ранний из них — заожеричъ «житель Заозерья» в свинцовой грамоте первой трети XII в.). В южном диалекте противопоставление •рассматриваемых фонем последовательно сохраняется.
2. В 1-м лице мп. числа презенса и императива в северном диалекте выступали окончания -мъ и -ме, в южном — -мъ и ¦мо (вариант -мы в ранний период, по-видимому, был возможен только в книжном языке). Древность этого различия подтверждается тем, что исходное *-те отразилось также в болгарском, чешском и словацком, исходное *-то — в словенском и сербскохорватском (а также в некоторых болгарских и словацких говорах).
Далее имеется несколько различий, существование которых в XI—XII вв. признается почти всеми славистами и лишь немногими из них ставится под сомнение.
3. Северному взрывному [г] соответствует южное фрикативное [у]. В данном случае мы имеем дело с инновацией в южном диалекте, общей со словацким, чешским и верхнелужицким языками (а также с западнословенскими говорами). Правда, в этом вопросе письменные источники (по крайней мере, В XI—) XII вв.) дают чрезвычайно мало. Достаточно надежным свидетельством фрикативизации может служить лишь написание со'с-подарА на чаре черниговского князя Владимира Давыдовича
