Италия конца XIX века: судьбы людей и теорий - Кин Ц.И.
Скачать (прямая ссылка):
Еще при жизни Тольятти в архивах покойного Паску-але Вилл ари было найдено с пометкой «строго конфиденциально» письмо Лабриолы, датированное 13 ноября 1900 г. Тольятти упомянул о нем на VIII съезде ИКП, а позднее его полностью опубликовала «Ринашита»; оно стало знаменитым, так как пролило новый свет на взгляды Лабриолы и па развитие итальянской социалистической мысли на рубеже двух веков. Приведем отрывок: «Я никогда не воображал, будто итальянский социализм в состоянии разрушить капиталистическое общество. Этому не верит никто в цивилизованном мире — и, в особенности, не верят социалисты других стран. Я всегда понимал итальянский социализм, как средство для того, чтобы: 1) развивать политическое сознание в массах; 2) воспитывать ту часть рабочих, которая поддается воспитанию: 3) противопоставить разным бандам, называющим себя партиями, тесно сплоченные народные круги: 4) заставить представителей правительства проводить полезные
174
для всех экономические реформы. В остальном социалистическая пропаганда, в собственном смысле слова, может иметь практический эффект в Италии только для будущих поколений» 7.
Это письмо, несомненно, нарушает стройность господствовавшего в итальянской историографии резкого противопоставления Лабриолы Турати: первый — последовательный марксист, революционер; второй — эмпирик, эклектик и реформист. Лабриола был марксистом эпохи Второго Интернационала и не мог представить себе возможность победы социализма в отсталой стране. Надо было быть гениальным человеком, каким был Ленин, чтобы мыслить иначе. Лабриола не видел для итальянского социалистического движения никаких перспектив до тех, пор, пока в стране не будет мощного пролетариата, порожденного развитым капитализмом. Письмо Лабриолы к Виллари не является политической сенсацией, оно лишний раз подтверяедает необходимость представлять себе общественных деятелей и мыслителей в тех конкретных условиях времени и среды, без учета которых оценки поневоле оказываются абстрактными.
Попытаемся начертить нечто вроде «идеологической схемы», чтобы лучше понять Лабриолу. Неаполитанский «жестокий урок», отход от «умеренных», углубление в науку — был ли этот период сознательной политической пассивности тяжелым для него? Мы не знаем. Потом новый этап: радикализм. Было ли присоединение Лабриолы к радикалам искренним? Без сомнения! Все, что угодно, было в этом сложном человеке: гордость, высокомерие, «мефистофельский ум», нетерпимость. Но лицемерие, но конформизм — никогда. Его мысль зрела медленно именно потому, что он мыслил глубоко. Но, когда она созревала, он выражал ее всю, до конца, с великолепной интеллектуальной решимостью, страстно. Он порвал с радикализмом через несколько лет, когда был внутренне к этому подготовлен, и порвал бесповоротно.
Лабриола — марксист. Это — самое великое для него время, его интеллектуальный и духовный расцвет, его лучшие работы, взлет его мысли, общение с Энгельсом и с лидерами социал-демократии многих стран, его неоспоримый престиж, его влияние на итальянское движение, на того же Турати. У них были очень сложные отношения — кое-что мы писали об этом. Кортези убежден в
том, что Лабриола и Турати были совершенно необходимы друг другу: теоретик Лабриола имел в лице Турати человека, умевшего переводить доктрины в «политико-практический план». Он убежден и в том, что — если говорить о субъективных заслугах отдельных лиц — само создание партии было «историческим результатом» сотрудничества Лабриолы и Турати: это их необычайное сотрудничество достойно изучения гораздо более, нежели их последующий разрыв.
А мне кажется, что самое великое в жизни Лабриолы время было и самым трагическим. Представим себе теоретика, ученого, интеллектуала, абсолютно уверенного в своей правоте. Сколько возможностей и сколько разочарований именно в этот период его жизни! Мы знаем его роль в создании программы партии, но он не приехал на съезд; до и после съезда он упорно повторял, что хочет быть «философом социализма», но не деятелем партии. Почему? Почему за 11 дней до съезда он писал Энгельсу: «Теперь практическая деятельность в Италии невозможна. Надо писать книги, чтобы учить тех, кто сами хотят быть учителями. Италия отстала от других стран на полвека в смысле науки и опыта. Надо восполнить эту брешь»8. Письма Лабриолы всегда написаны в присущей ему манере: глубокие наблюдения, сильные формулировки, категорические суждения, суровость оценок. Но ведь если после отхода от «умеренных» Лабриола мог, вероятно, сравнительно легко пережить свое отдаление от практической политики, то все обстояло совсем иначе, когда он стал марксистом и оставался вдалеке от социалистической партии. Если бы сотрудничество Лабриолы с Турати стало органичным, я убеждена в этом, очень многое внутри движения развивалось бы по-другому. К несчастью, здесь было что-то вроде психологической несовместимости: слишком разные люди, слишком велико несходство, слишком много привходящих обстоятельств, мешавших им понять друг друга.
В самые последние годы жизни Лабриола был очень одинок и очень болен. Он неоднократно высказывался по текущим вопросам, вел переписку. Он пережил Энгельса на девять лет. Когда Лабриола умер в феврале 1904 г., Турати поместил в «Критика сочиале» некролог, не совсем обычный по тону и содержанию. Все как будто было сказано: сила ума, удивительная эрудиция, острота и орп-
