Италия конца XIX века: судьбы людей и теорий - Кин Ц.И.
Скачать (прямая ссылка):
А теперь вернемся к Карло Кафьеро. Мы привели тревожное письмо Энгельса к Теодору Куно. И энгельсов-скую фразу: «У меня есть полные основания подозревать, что то же самое происходит и в Италии». Мы говорили и о положении, которое в эту зиму сложилось в итальянских секциях Интернационала, о колебаниях самого Кафьеро. Отметим один неоспоримый факт: вплоть до мая 1872 г. Кафьеро в газетной полемике пытался сохранить беспристрастие в великом споре между марксистами и анархистами, вел себя лояльно по отношению к Генеральному Совету и защищал Маркса лично от всяких нападок. Но Энгельсу он перестал писать, а вместо этого завязал переписку с Бакуниным. Этого мало: Кафьеро еще до личного знакомства с Бакуниным переслал ему с кем-то письма Энгельса, в которых Энгельс с абсолютным уважением и доверием посвящал его во все дела Интернационала.— те самые письма, которыми так дорожил. Вполне очевидно, что письма Энгельса предназначались лично Кафьеро, носили конфиденциальный характер, и никак нельзя было предположить, что такой человек, как Кафьеро, нарушит доверие.
Однако, к несчастью, он именно так поступил, и, насколько нам известно, ни один историк, включая тех, кто стоит на стороне анархистов, не посмел даже попытаться морально оправдать этот поступок. Бакунин, в свою очередь, показал эти письма своему ближайшему сподвижни-
74
ку Джеймсу Гильому, который редактировал орган швейцарских анархистов «Бюллетень Юрской федерации Международного Товарищества Рабочих». 10 мая Гильом с ликованием сообщил в своем бюллетене о письмах Энгельса, попавших в руки анархистов.
За два дня до этой публикации (7—8 мая 1872 г.) Энгельс опять писал Теодору Куно о том, что тайное общество бакунистов в Испании — вполне установленный факт, и продолжал: «Я ни минуты не сомневаюсь в том, что та же самая тайная организация существует и в Италии, хотя, быть может, и не столь строго дисциплинированная, как в педантичной Испании» 37. В это время Энгельс, разумеется, еще ничего не знает, но 10 июня он пишет Куно: «Кафьеро в Неаполе и кто-то, еще не знаю кто,—- в Турине, передали мои письма юрцам; меня это не трогает, но самый факт предательства неприятен. Итальянцы должны еще пройти кое-какую школу опыта, чтобы понять, что такой отсталый крестьянский народ, как они, делает себя только смешным, когда он хочет предписывать рабочим крупных промышленных наций, каким путем они должны освободиться. Впрочем, я больше не получаю итальянских газет, а потому не могу посылать их и Вам. У Кафьеро, который обычно их присылал, очевидно, совесть нечиста» 38.
16 мая 1872 г. Кафьеро выехал из Неаполя в Швейцарию для встречи с Бакуниным. В этот самый день он написал для «Гадзеттино Роза» («Кампана» в это время уже не выходила) энергичную статью в защиту Генерального Совета. Это было в рамках полемики, в существо которой мы не станем вдаваться. Факт тот, что полемика была жестокой и Кафьеро вел себя безукоризненно. Как же можно объяснить себе эту двойственность, это непостижимое противоречие в поведении Кафьеро? Лицемерием, двоедушием? Ни в коем случае! В данном случае, быть может, прав Романо, который считает, что у Кафьеро было как бы «два счета». Вовне, в отношениях с буржуазными демократами, он искренне и горячо защищал Интернационал. Внутри, в споре между марксиста:'и и бакунистами, надо было, в конце концов, сделать свой личный, решающий выбор, и Кафьеро его сделал. А, раз сделал, считал себя вправе и эти письма передать.
20 мая в Локарно Кафьеро лично знакомится с Бакуниным. Они провели вместе несколько дней в непрерыв-
75
пых разговорах, и Кафьеро целиком подпал под обаяпие Бакунина, который умел увлекать людей. 12 июня 1872 г. Кафьеро пишет последнее свое письмо Энгельсу. Это — документ трагический, и, может быть, самый значительный и важный для понимания глубоких внутренних причин не только личного кризиса Кафьеро, но п мучительного кризиса, переживаемого в то время Интернационалом. 12 июня 1872 г.— ровно год, день в день, после того, как Кафьеро впервые написал Энгельсу из Италии. Теперь Кафьеро и мыслит и чувствует иначе. Его письмо к Энгельсу — настоящая «исповедь горячего сердца), горькая, сбивчивая, агрессивная. Он смешивает все: идеи и личные отношения, прошлое и будущее, он оспаривает теоретические положения «Манифеста Коммунистической партии», прокламирует свою ненависть к любым формам государства, рассказывает о приезде к Бакунину, обвиняет Генеральный Совет в авторитаризме и во всех смертных грехах, приводит знаменитое изречение «Платон мне друг, но истина дороже». И сразу за этим возникает очень личная интонация: «Во имя правды прошу Вас простить меня, если местами в этом письме стремление к ясности,— быть может, чрезмерное,— брало верх над вежливостью» 39. И — почти парадоксально — Кафьеро намерен по-прежнему писать Энгельсу, посылать ему прессу, информировать о делах Интернационала в Италии, но только... не затрагивая больше принципиальных вопросов.
Комментируя это письмо Кафьеро к Энгельсу, последнее письмо, Гастоне Манакорда утверждает, что дело не только в личном престиже Бакунина, который одержал верх в идейных спорах с Мадзини. «В такой стране, как Италия,— пишет Манакорда.— не знавшей промышленной революции и четкого классового противопоставления между буржуазией п пролетариатом, понять мысли Маркса оказывалось трудно. Письмо Кафьеро отталкивается от совершенно иной социальной действительности: Кафьеро,— это надо особо заметить — окончательно отошел от Энгельса именно после того, как прочел ,,Манифест44. Глобальное восстание и социальное возрождение, которые проповедовал Бакунин, воспринимались в Италии (стране, где крестьянство выражало свой протест против буржуазного национального государства в виде разбоя, т. е. еще в сапфедистских формах) легче, нежели марксистская идея классовой борьбы по примеру такой индуст-
