Италия конца XIX века: судьбы людей и теорий - Кин Ц.И.
Скачать (прямая ссылка):
Когда в Париже вспыхнуло пролетарское восстание, К. Маркс и Ф. Энгельс приветствовали его и через Интернационал мобилизовали все силы на поддержку коммунаров. Анализируя бессмертный опыт Коммуны, Маркс в апреле 1871 г. написал свою гениальную работу «Гражданская война во Франции», изданную как воззвание Генерального Совета Международного Товарищества Рабочих.
Что же происходило в то время в Италии? Читатели помнят, что писал о событиях 1848 г. Камилло Кавур, как в тот момент, несмотря на весь его либерализм, в нем заговорил самый тривиальный страх буржуа, увидевшего грозную опасность. А после Коммуны началась форменная паника. Это очень выразительно описывает Кроче, который, впрочем, смешивает самые разные вещи: и разговоры об «Интернационале трудящихся», и бомбы, и покушения на царствующих особ. «Да еще из далекой России пришел новый образ и новое слово «нигилист» — мистический революционер, который хочет революциониашро-вать все. Среди людей Рисорджименто были такие» кто
05
считал, что в Европе подготавливается катастрофа, в сравнении с которой баррикады в июне 1848 г. и революционные взрывы 1871 г. покажутся ничтожными» 5.
Обратимся к описанию талантливого историка Нелло Росселли, убитого наймитами Муссолини. Его книга «Мадзини и Бакунин», переизданная в 1967 г.6, представляет несомненный интерес для освещения истории итальянского рабочего движения. «Коммуна произвела громадное впечатление на весь цивилизованный мир; в Италии следили за связанными с ней событиями с трепетным интересом. Реакционеры, консерваторы, умеренные, демократы-конституционалисты и республиканцы, интернационалисты — все считали, что судьбы всего мира зависят от исхода борьбы между Коммуной и Версалем» 7. Росселли приводит любопытнейшие выдержки из того, что писали о Коммуне итальянские газеты разных направлений, а потом говорит о душевном состоянии многих последователей Мадзини: «Позиция, занятая Мадзини,— против Коммуны и против интернационалистов — вызвала вначале у молодых, крайне радикальных демократов скорее изумление, чем гнев. На протяжении сорока лет революция и Мадзини казались глубоко и нерушимо связанными. И вдруг Мадзини осуждает революцию! Это казалось абсурдным».
Повторяем: в Италии шло всеобщее брожение умов. Некоторые демократы, занимавшие прежде ярко мадзи-нистскую позицию, занялись пересмотром ценностей. Все воздавали должное Мадзини: он научил несколько поколений молодежи «лепетать слово ,,республика4'», он внушал людям самые высокие идеалы, но после Коммуны все изменилось. Многие предпочитали думать, что произошло какое-то тяжелое недоразумение: Мадзини уже стар, он чего-то не понял, не может быть, чтобы он в самом деле осудил Коммуну. Мало того, последователи Мадзини подтверждали свою преданность ему. Однако, пишет Росселли, «они не хотели приносить в жертву своему почтению и благодарности учителю независимость своих суждений. Непреклонность и негодование Мадзини и его генерального штаба обязывали и их занимать все более четкие позиции. Преодолев первоначальную растерянность, они, наконец, почувствовали себя, как несовершеннолетние, с которых сняли опеку. Твердости Мадзини они противопоставили свою твердость, все возраставшую:
56
они не в состоянии более терпеть мадзинистский идеализм, они насмехаются над его религией долга, над его богом, над его спиритуализмом. Они живейшим образом восстают против его авторитаризма, против его манеры переносить всякий, самый маленький и случайный вопрос в высшие сферы долга, морали, миссии или человеческого прогресса. Они не желают больше даже выслушивать рассуждения о том, что надо ждать идеального разрешения политической проблемы, а уже потом им позволят попытаться найти радикальное решение проблемы социальной» 8.
Положение в демократическом лагере осложнялось еще и тем, что позиции Мадзини и Гарибальди по отношению к Парижской Коммуне резко разошлись. Гарибальди, который был как бы воплощением и символом интернационализма, участвовал вместе со своими красно-рубашечниками во франко-прусской войне 1870—1871 гг., находясь во главе Вогезской армии.
Сам Гарибальди был избран депутатом Национального собрания и отправился на его заседание «с единственным намерением проголосовать за несчастную республику». Но будущие палачи Парижской Коммуны встретили народного героя ревом и оскорблениями. Ему даже не дали выступить, и в середине февраля 1871 г., за месяц до Коммуны, он вернулся в Италию: постепенно возвращались туда и его волонтеры, число которых превышало 3 тыс. человек. Популярность Гарибальди в Италии после Вогезской кампании еще более увеличилась. По отношению к Коммуне он, в отличие от Мадзини, занял позицию понимания и глубокого сочувствия. Гарибальди лично итальянские власти не решались трогать, но его волонтеров подвергали яростным преследованиям: все они рассматривались как «взрывчатый элемент», их влияния боялись, в особенности потому, что многие из них горячо поддерживали Коммуну, их ненавидели. Участие Гарибальди, его сыновей и множества волонтеров — среди них были и республиканцы, и будущие интернационалисты — в защите Французской республики и черная неблагодарность, проявленная по отношению к ним, произвела в Италии очень большое впечатление.
