Жандармы России - Измозик В.С.
ISBN 5-224-03963-0
Скачать (прямая ссылка):
Почувствовав приближение опалы, сам человек стремился избежать встреч и разговоров, которые могли бы бросить на него тень и усугубить гнев государыни. Екатерина Il вспоминала об обстоятельствах, предшествовавших опале Лестока в 1748 году. «По вечерам императрица собирала двор у себя в своих внутренних апартаментах, и происходила большая игра. Однажды, войдя в эти покои Е. в., я подошла к графу Лестоку и обратилась к нему с несколькими словами. Он мне сказал: "Не подходите ко мне!" Я приняла это за шутку с его стороны, намекая на то, как со мной обращались, он часто говорил мне: "Шарлотта! Держитесь прямо!" Я хотела ему ответить этим изречением, но он сказал: "Я не шучу, отойдите от меня!" Это меня несколько задело, и я ему сказала: "И вы тоже
160 Раскаленные щипцы и клещи
Изображение опричных казней
Опричник на коне Ф. Ю. Ромодановский
П. А. Толстой Б. В. Штюрмер избегаете меня". Он возразил мне: "Я говорю вам, оставьте меня в покое". Я покинула его, несколько встревоженная его видом и речами. Два дня спустя, в воскресенье, причесывая меня, мой камердинер Евреинов сказал мне: "Вчера вечером граф Лесток был арестован и, говорят, посажен в крепость". Тогда одно только название этого места уже внушало Ужас».
Тревожные мысли терзали человека, над головой которого нависла гроза царского гнева. Он напряженно вспоминал все обстоятельства своей жизни за последнее время, думал о тех, кто мог бы ему навредить. Массон, подумав, что все дело возникло из-за неосторожных высказываний старшего брата (вспомните допрос Архарова) и что ему лично ничего не угрожает, устремился во дворец к своему покровителю, графу Н. И. Салтыкову. Массон был дружен с его сыновьями. Вельможа, выслушав Массона, сразу же сказал, что положение молодого человека неважное: «Не заблуждайтесь на этот счет, — сказал мне граф, — я нынешним вечером был зван два раза к императору, собственно по поводу вас. Он вас считает человеком опасным, и дело вашего брата тут ни при чем: оно не делает разницы во мнении императора». «Но какое же преступление мое? В чем я обвиняюсь?» — воскликнул Массон. Салтыков отвечал словами, которые применимы к большинству известных случаев государевой опалы: «Достаточно того, что император вас подозревает и не доверяет вам, а я при этом не могу поручиться за ваши политические мнения».
Между тем состояние «подозрения» было видом государственного преступления, а человек, ставший «подозрительным», преследовался как преступник, причем он мог и не знать, в чем же состоит причина недоверия к нему самодержца. Массон и его брат, как и другие люди, попавшие в их положение, без конца и на все лады перебирали различные причины высочайшего неудовольствия. Они вспоминали каждое свое неосторожно сказанное слово, подозревали окружающих в интригах, но могли так до конца своей жизни и не узнать истинную причину государева гнева. «Я был осужден, — пишет Массон, — не бывши обвиненным и даже допрошенным: меня оставили в полнейшей неизвестности о причинах моего задержания, так что уже сам я вынужден был искать их или в разборе собственных, совершенно невинных поступков, или предполагать эти причины в необъяснимом предубеждении императора. Был ли я жертвою политической его подозрительности по отношению к его сыну или простого каприза? Этого я не знал, да и не знаю и до сих пор». Через несколько дней после высылки мужа жена Массона подстерегла Павла I возле Зимнего дворца и со словами «Правосудия, государь! Молю о правосудии мужу, не о помиловании!», бросилась наперерез императору, сидевшему на лошади. И все равно ничего в судьбе ее мужа не прояснилось. «Ваш муж и его брат виноваты — отвечал Павел I, — а я люблю порядок у себя в империи. Отойдите прочь, если не хотите попасть пол ноги моей лошади». Императора не разжалобило даже то, что несчастная женщина ухватилась за узду лошади, а потом упала в обморок.
«Размышления эти, — пишет Массон о первых днях опалы, — не давали мне покоя, так что я вдруг вскочил с постели перебирать свои бумаги, чтобы уничтожить из них все, какие могли бы показаться подозрительными и повредить мне или моим друзьям...» Массон давно жил в России, поэтому поступал совершенно правильно. Особенно тщательно он изорвал свой дневник, в который заносил заметки и наблюдения о
7 Жандармы России
161 жизни двора. Дневниковые записи, рукописи записок и книг, а также письма обычно становились самыми опасными уликами при разоблачении государственных преступников.
За 56 лет до этого также поспешно жег бумаги перед арестом Артемий Волынский. На вопрос следователей, почему он сжег черновики своего проекта и какое их содержание, Волынский отвечал, «что оне мне более не были нужны», но потом признался, что опасался неприятностей, если его черновики кому-то попадут на глаза и ему «причтется». Дело в том, что в них было немало черновых отрывков проекта о «поправлении государства». Поэтому Волынский опасался, что неудачно выраженная в отрывках мысль может при следствии ему повредить. Тогда же он сжег и перевод с латыни книги Юста Липсия, которую считал для себя «опасной». И это правильно — внимание следователей привлекали все заметки на полях прочитанных преступником книг, все выписки. Подследственного начинали спрашивать, зачем он читал эти книги, зачем конспектировал и в чем смысл каждого значка и пометы на полях. В 1748 году по ночам свои бумаги перебирал и почувствовавший близость опалы Лесток. Часть бумаг он уничтожил, а часть передал знакомому дипломату. Жег бумага или передавал их друзьям накануне ареста в 1757 году и погубивший ранее Лестока канцлер России А. П. Бестужев-Рюмин. Нет сомнений, что избавлялись от архива все, кто ждал ареста, ибо потом, на следствии, каждая строка письма, записки, черновика тщательно изучались в поисках «подозрительного» и как уже сказано выше, на все следовало дать полный, «чистосердечный» ответ. Как подозрительную поняли следователи строчку из письма адъютанта Лукьяна Камынина, который писал из Рижского гарнизона, куда его «задвинули» своему приятелю в Петербург. Камынин назвал себя «пропащий, скукой мучимый человек». Невинные, личные записи становились уликой, вели людей к смерти на эшафоте и каторге.
