Жандармы России - Измозик В.С.
ISBN 5-224-03963-0
Скачать (прямая ссылка):
Помню я тогда в течение месяца освободил двести человек, на что, впрочем, никто в управлении и губернатор в претензии не были, но остальных арестованных мне освободить не позволили, а почему, и до сих пор я не знаю.
Эсеры, социал-демократы и другие «преступные» организации в Туле были довольно свирепые. От их руки погибли председатель суда Ремезов, директор гимназии Радецкий (кажется, так, точно фамилию забыл), которого убил ученик Коморский, бежавший после преступления в Париж, где сразу попал в Центральный комитет эсеров. Интересно, что Коморский был на похоронах Радецкого, за ним следили, а он после похорон все-таки сумел исчезнуть. Убивали и других и били больше надрезанными пулями, чтобы вернее было, бросали бомбы — вообще политических убийств было много. Как я и никто из офицеров управления не пострадали, ведает один Господь! По крайней мере, я не получал даже угрожающих писем.
Однажды бросили бомбу (в чем подозревался рабочий Мельников и то — по агентурным сведениям, прямых же улик на него не было) в квартиру пристава в селе Ясеньки, что при станции Щекино Курской железной дороги в 5—6 верстах от Ясной Поляны, и вот сам Лев Николаевич Толстой пешком из Ясной Поляны пришел выразить этому приставу свое сочувствие.
Пусть насильники над чужой жизнью поймут, что единственное благо — наша жизнь, благо, второй раз не повторяющееся, нельзя отнимать ее от другого, как какую-либо вещь, как бы она ни была им нужна. Кто смеет отнимать чужую жизнь, каких бы убеждений он ни был? Кто смеет распоряжаться ею, кроме самого ее прямого владельца? Пусть проявляются в людях животные инстинкты в самых последних крайностях, даже когда они кажутся неудержимыми, я думаю, с ними можно всегда справиться, потому что ведь мы же люди, одаренные разумом, волей, мышлением, логикой. Отнимать чужую жизнь, по крайней мере, я считаю тягчайшим преступлением и как бы я посмел это сделать, я себе не представляю, — это не укладывается в рамки моих понятий. Я военный с ног
* Никаких профессиональных филеров тогда еще не было, их завели после, в 1909 году.
507 до головы, военный до мозга костей, пишу эти записки на войне, где раз в конце атаки на немцев7 которых я очень не люблю, я, упоенный каким-то порывом, дойдя до немецких цепей, увлекая за собой целый полк, который я и повел в атаку, я, имея возможность срубить более десятка немецких голов, я, представьте, не зарубил ни одного.
Даже в этом порыве я вспомнил, что чужая, хоть и немецкая, жизнь все-таки не моя, и я ее губить не смею. Странно устроен человек: мне не было жаль немцев: ведь я же пошел на войну добровольно, но когда я замахнулся шашкой на первого же какого-то здоровенного «германа», у меня руки невольно опустились. Я еще допускаю убийство в состоянии самообороны, мирюсь, конечно, с тем, что убивают на войне, — это еще понятно, но убивать так: в разбоях, в драках, в ссорах, по приговорам, от кого бы они ни исходили, от законного суда или по постановлению, теперь уже бывших революционных организаций, все равно, это позор человечества, это сравнение себя нынешнего культурного человека с тем его отдаленным предком, который мало чем отличался от животного.
Факт выраженного сочувствия великим Толстым какому-то полуизвестному приставу, меня растрогал и умилил. Самого Льва Николаевича мне так и не пришлось видеть, хотя много раз я проезжал мимо Ясной Поляны, много раз хотел заехать к нему поисповедываться, да так и не заехал: побоялся, что Толстому не понравится мой жандармский мундир. Однажды я зашел в парикмахерскую, где постоянно стригся и Толстой, хозяин ее, Каменов, сказал мне, что от него только что вышел Лев Николаевич. Даже чернила на книге «Круг чтения», подаренный Толстым этому парикмахеру «На память от автора» еще не успели высохнуть, но когда я выбежал на улицу, его уже нигде видно не было.
Изо всей его семьи я знал двух его сыновей: Михаила Львовича, который состоял чиновником для поручений при Тульском губернаторе Ap-цимовиче, и который, будучи большим кутилой, говорил про себя: «Я самое неудачное произведение у моего отца», и другого его сына, Илью Львовича, с которым я случайно познакомился в 1914 году на войне во Львове. Илья Львович по наружности показался мне точной копией своего великого отца, по крайней мере таким, как рисуют его на всех портретах20.
Что мне еще сказать о Туле?
На знаменитом его оружейном заводе шло такое воровство, начиная с самого начальника завода, немца генерала Куна, брат которого в эту последнюю войну был каким-то генералом в Турецкой армии, и кончая последним рабочим, что когда я по распоряжению Департамента полиции собрал огромный материал по этому поводу и представил его Шафалови-чу, последний сказал мне: «Вы хотите оскандалить на всю Россию», и представил в Департамент какое-то маленькое донесение, уничтожив весь остальной материал.
И в Туле у меня был маленький роман, только один и в жизни моей последний, который кончился очень печально. Рассказывать об этом тоже не буду. То, что я после развелся с женой и женился во второй раз, в счет не идет. На этот раз я нашел свое постоянное счастье.
