Уголовная Россия - Чалидзе В.
Скачать (прямая ссылка):
Третья причина покровительства разбойников бедным — уже из области возвышенного. Как бы смело
21
разбойник ни попирал закон людской, не мог он не думать о преступлении закона Божьего и страшился накопленных грехов своих. Во многих описаниях крупных преступников им, быть может преувеличенно, приписывается особая чувствительность в теме искупления греха: не странно, поэтому, что рука, многих лишавшая жизни, делается дарящей во имя искупления грехов, раздает милостыню, тем более что, как правило, профессиональный вор, привычный разбойник безразличен к накоплению собственности — свойство, весьма характерное для настоящих представителей, так называемого воровского мира.
Какими были разбойники, оставившие добрую память о себе у народа, читатель может судить на примере Пугачева, коего и зверство, и широта души, и зависимость от сотоварищей описаны Пушкиным;121 на примере Разина, о коем до сих пор поют песню, как он утопил в Волге свою возлюбленную, похищенную персидскую царевну, просто так, чтоб его люди не думали, что он их «на бабу променял» (да еще Волге в подарок от донского казака ). Эти двое остались не только в памяти народной; официальная советская историография славит их как народных героев и народных освободителей.
Помяну, следуя С. Максимову, менее известного субъекта, Быкова, который в Сибири имел шайку и действовал довольно успешно. Интересен он тем, что наряду с жестокостью проявил и любознательность, казалось бы удивительную при таком ремесле: приказал он одному из своих зарезать первую попавшуюся на дороге беременную женщину и на суде оправдывал себя тем, что хотел посмотреть, как лежит в утробе матери неродившийся ребенок.* Этот же Быков разрывал людей, привязывая за ноги к двум наклоненным деревьям (традиционная русская казнь).
* Это ведь и вправду интересно, однако он, возможно, врал. В 1897 г. А. А. Левенстим77 отмечал, что таких случаев бывало
22
С. Максимов, оставивший ценные этнографические записи о каторжниках и бродягах, писал в связи с народными легендами о разбойниках:
«Под призрачным идеалом народ уже не видит в разбойнике потерянного, жестокого человека, у которого все навыворот, который запачкался во всевозможных пороках и нравственно развращен до самого корня».
Сомнительно мне, однако, чтоб народные певцы разбойников забывали о жестокости своих героев. Дальше я расскажу об обычных русских крестьянских самосудах, и видно будет, что жестокость разбойников была привычна, неудивительна и непорицаема, и, наверное, не всякий разбойник доходил в своих издевательствах над жертвой до такой изобретательности, как сельские общества в самосудной расправе.
Изучение русской традиции отношения народа к личности и человеческой жизни столь же, как и изучение народного взгляда на право собственности, дает полезный материал для осмысления характера социальной среды, порождающей русский уголовный мир.
В известной мере, в отношении к человеческой личности и ее жизни народная традиция в той же мере прагматична, как и в отношении к праву собственности, хотя, конечно, усвоенные из религии представления о грехе
много и оправдание любознательностью, как можно понять, скрывало обычно суеверный мотив деяния: верили, что поедание сердца нерожденного ребенка дает сверхъестественные
силы (а кто съел девять таких сердец может безнаказанно
совершать преступления).
Любознательность как мотив преступления, конечно, не исключена. Помнится, в конце 50-х гг. этого века в Москве получил среди публики известность такой случай: ученики ремесленного училища изловили женщину на сносях и прыгали V нее на животе, чтобы родила, сказавши потом на суде, что интересно было посмотреть роды (я не имею документального подтверждения этого казуса).
23
убийства и, по-видимому, биологический страх перед убийством обеспечивали охрану человеческой жизни в большей мере, чем была обеспечена охрана собственности. Здесь так же, как в делении собственности на свою, крестьянскую, общинную и чужую, народный взгляд усматривает более или менее четкую грань между своими — убить или обидеть которых есть грех, и чуждыми — теми, которые от рождения получились уродами, или по злому умыслу сговорились с дьяволом, приобретя ведьминские или колдовские способности, или по злой своей воле вредят обществу посредством систематического воровства или поджогов. Это я сказал о тех, кто считался или мог считаться своим, но стал или был признан чуждым. Что касается просто чужаков, попавшим в крестьянскую среду, то к ним часто относились особо пренебрежительно и подозрительно, вплоть до презумпции зловредности в отношении них; таковы, в частности, инородцы, живущие по соседству, и презумпция зловредности в отношении них, особенно на колонизованных Россией территориях, иногда была оправдана многочисленными фактами столкновений их с колонизаторами и была обоснована во всяком случае не в меньшей степени, чем подобная же презумпция зловредности, которая могла устояться в сознании этих инородцев в отношении к русским. Разумеется, инородцам, оторванным от своей среды, извне попавшим в гущу русского населения, приходилось еще труднее от этой презумпции зловредности: достаточно вспомнить евреев, коих обвиняли во многих грехах и преследовали активно.
