Уголовная Россия - Чалидзе В.
Скачать (прямая ссылка):
До какой степени нужно запугать население, чтобы люди, ранее презиравшие доносы, начали доносить на ближнего, обороняясь от его возможного доноса,— эта проблема еще ждет социальных психологов. А ведь ранее, по данным многих исследователей, крестьяне в России действительно чурались доносить властям. Судя но материалам кн. В. В. Тенишева, например, «самая обязанность донести властям о совершившемся преступлении далеко не всегда признается бесспорной, и нередко доносы осуждаются крестьянами». Русские пословицы на пу тему многочисленны и широко известны, например:
моя хата с краю — ничего не знаю, ябедник — черта праведник. Ябедников презрительно называли суками, своднями, конце-сплетнями, сарафанной почтой, под-говорщиками, кляузами, мыторными, язычниками.7*
Конечно, активных ябедников не любили и в советское время, и рабоче-крестьянским корреспондентам, писавшим «разоблачительные заметки», бывало часто неуютно в их коллективах, если их тайное увлечение становилось известным.* Впрочем, и в этой нелюбви к таким ябедникам искали направляющую .руку классового врага.
Кроме доносов, которые нын«, слава Богу, не столь
* А. Герцензон упоминал даже об антирабселькоровском движении.1®8
49
распространены 9 как в 30-40 годы, власти используют самосудные склонности населения в организации собраний, на которых осуждают членов коллектива за нехороший поступок, за нецеломудренное поведение, за алкоголизм/за инакомыслие,— эти собрания бывают весьма темпераментны, но, в основном, русская традиция самосуда преобразилась, и он принял «пристойные» формы.
Разумеется, вкус населения к самосуду посредством физической расправы не пропал совсем, и часто именно мотив самосуда можно усмотреть в основе многих драк, но ни количественно, ни по своей жестокости этот самосуд уже не таков, как прежде.
Вкус к самосуду не слишком зависит от сословной принадлежности. Вот к тому иллюстрация:
Один ученый рассказал мне, что на военных научных предприятиях хорошо поставлено дело надзора, чтобы не крали радиодетали (он жаловался, что в его институте такие кражи распространены). По его словам, военный представитель в лаборатории остановил однажды проходящего мимо новичка-техника, пощупал его карманы, вынул оттуда спрятанную радиодеталь и, говорит мой ученый собеседник, — «хрясть ему в морду, так что он на другой конец комнаты отлетел». Из беседы выяснилось, что ученый вполне одобряет эту решительную меру.
Другой пример: современный русский писатель А. Солженицын, как можно понять, сожалеет об отмирании обычая самосуда.
Он пишет 287 :
«А подлинная самодеятельность, такая, как во французском фильме «Набережная утренней зари», где рабочие без ведома властей сами вылавливают воров и сами их наказывают, — такая самодеятельность не была бы у нас обрублена как самовольство? Такой ход мысли и фильм такой — разве у нас возможны?»
50
ЧАСТЬ I
ВОРОВСКОЙ мир
КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ
Теперь, после рассказа об уголовных наклонностях российского населения, обращаясь к описанию собственно преступного его слоя, скажу прежде всего, что лишь
малая часть этого преступного слоя общества заслужи-нает быть почитаема социальным институтом, ибо только в этой малой части можно проследить устойчивые, регулируемые обычным правом и специфической этикой внутренние связи — об этом именно социальном институте и говорят обычно как о воровском мире.
Просто преступники, а их в России немало, совершающие однократно или систематически противозаконные деяния, остаются при этом членами общества, исповедуют с большими или меньшими отклонениями основные этические представления, характерные для общества в целом. Деятели же воровского мира, в отличие от основной массы преступного слоя общества, лишь физически являются членами общества — внутренняя этика их мира требует их полной отдельности от общества, разрыва исех обычных социальных связей, как то связей семейных, обязательственных и т.п.
Этот мир называют миром воровским, ибо члены его именуют себя ворами, причем основано это название на том, что они — действительно воры, т.е. лица, вполне пренебрегающие правом собственности, в известном смысле вообще отвергающие право собственности как социальный институт. Однако не любой вор в обычном смысле, не любое лицо, пренебрегающее чужим правом собственности, является деятелем воровского мира; и
51
не любой деятель воровского мира является лишь вором, ибо право собственности —- не единственный социальный институт, отвергаемый этикой и обычным правом этого мира. В этой части книги я пишу лишь о воровском мире; из всех преступных субкультур именно он выделяется устойчивостью этических норм, регулирующих его внутреннюю жизнь.
Интересно отметить, что замкнутость и экзотичность воровского мира, способность его членов жить отдельно от общества обеспечивают ему привлекательность с точки зрения обычных преступников, не порвавших полностью социальных связей с обществом, а это очень часто влечет к подражанию и даже к самозванным притязаниям многих субъектов на принадлежность к воровскому миру. Это обстоятельство является одним из источников затруднений в попытках изучить характер
