Роман об Александре Македонском по русской рукописи 15 века - Ботвинник М.Н.
Скачать (прямая ссылка):
37 ГПБ, Кир.-Бел. № 22/1099, лл. 238—243.
38 ГПБ, Кир.-Бел. № 22/1099, л. 107—107 об. Ср.: А. Н. В е с е л о в с к и й. О славянской редакции одного аполога Варлаама и Иоасафа. — СОРЯС, т. XX, № 3, 1879.
160
Я. С. Лурье
на путех горе и в домех горе!».39 Именно в эти годы в кружке, группировавшемся вокруг одного из ревностнейших «обличителей ереси» конца XV в., архиепископа новгородского Геннадия, был переведен немецкий средневековый диалог человека со смертью — «Прение Живота и Смерти». В одной из редакций «Прения», сложившейся на Руси, появилось и упоминание об Александре Македонском. «Александр, царь македонский, удал и храбр был и всему подсолнечному царь и государь, да и того яз взяла, яко единого от убогих», — хвастается Смерть.40
Воспитанный на литературе подобного рода, русский читатель конца XV в. с особым интересом обращался к сербской Александрии. В южнославянском романе об Александре соединялись темы многих названных нами памятников: Александрия была тесно связана и с апокрифическими сказаниями о земном рае и странах блаженных и с «Откровением Мефо-дия Патарского»;41 иносказание жизни человеческой из «Варлаама и Иоасафа» даже прямо цитировалось в Александрии — его вспоминал бежавший за помощью к Александру злосчастный царь Кандавкус. Но сербская Александрия занимала совсем особое место среди разнообразных памятников духовно-назидательной и даже легендарно-апокрифической литературы конца XV в. Как ни важны были темы, затронутые в Александрии, книга эта оставалась все-таки произведением беллетристическим — романом, и притом романом приключенческим. Александр в этом романе отнюдь не был царевичем Иоасафом из «Повести о Варлааме и Иоасафе», узнавшим о существовании смерти и из-за этого ушедшим от жизни. Герои Александрии нередко проливают слезы, но еще чаще они шутят и смеются. Подобно герою арабского эпоса Гаруну аль Рашиду, Александр охотно выступает в романе под чужим именем, являясь к другим государям (и, в частности, к своему врагу Дарию) в роли собственного посла. Во время решающего поединка с гигантом Пором юный Александр, как Давид в поединке с Голиафом, побеждает своего могущественного противника хитростью: он кричит, что сзади Пора, вопреки уговору, подходят индийские войска. Пор оборачивается, и Александр, «прельстив» (перехитрив) индийского царя, убивает его.
«Грустная нота» средневековых сказаний об Александре звучит в сербском романе настойчиво, но отнюдь не навязчиво и не монотонно; читатель не раз имеет возможность отвлечься от этой темы, забыть о ней среди увлекательных приключений Александра. Читая «Сказание о езере, иже мертвыя рыбы живы сътвори, и о человецех — от пояса конь, а горе (сверху) человек — исполини наричются, и о солнечном граде и о людех
39 Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV—начала XVI в., стр. 413.
J 40 Повести о споре Жизни и Смерти. Исследование и подготовка текста Р. П. Дмитриевой, M.—Л., 1964, стр. 165.
41 Ср. комментарий, прим. 67, 133 и 163.
Рахманы просят у Александра бессмертия. Миниатюра из рукописи Александрии XVII в. БАН, собр. Петра I, I, № 26.
Александр в пещере мертвых. Миниатюра из рукописи Александрии XVII в. БАН, собр. Петра I, I, № 26.
Роман об Александре Македонском в русской литературе XV в.
161
единоногых», читатель узнавал и о воде из чудесного озера, оживившей сушеных рыб, и о рыбе из другого озера, гнавшейся за Александром, и о русалках-сиренах, «красно и жалостно» певших воинам Александра, и о кентаврах — метких стрелках, и о совсем удивительных одноногих людях с «опашами» (хвостами). Люди эти притворились было жалкими калеками, прося Александра отпустить их ради их «немощи»; когда же царь поверил им, поскакали на высокую гору и стали дразнить Александра: «О безумне Александре, како нас пустил еси? Мяса бо наша слажше всех мяс есть, паче и кожи наши крепчяйши». Но они хвастались напрасно: Александр повелел своим воинам окружить гору, и одноногие люди были пойманы. «Александр же, посмеяся, рече: „Всяка соица (сойка) от своего языка погибает"». И совсем неожиданно после этой веселой сцены вновь возникает прежняя тема: «Александр же прискорбен бысть, отнели же ему смерть провозвестися, всяк бо человек смерть свою проповедует, радость на жалость пременует».
Тема бренности человеческого существования ощущалась в сербской Александрии не как абстрактная тема, декларированная писателем-проповедником, а как мысль, естественно возникавшая у читателя при чтении романа. Вместе с Александром читатель переживал его приключения, беспокоился за исход его отчаянных предприятий, радовался успехам героя и емєстє с ним задумывался над бренностью и непрочностью этих успехов.
Это обстоятельство должно было как будто делать сербскую Александрию весьма полезным памятником в глазах церковников. Те же самые церковные проповедники, которые в конце XV в. напоминали своей пастве о «скорби и страхе», жаловались, что их прихожане плохо внимают проповедям, предпочитая беседовать о своих житейских делах, «о суетных и тленных», «о стяжаниих и о имениих».42 Большая сила Александрии, как и вообще беллетристических памятников, заключалась в том, что она ничего не проповедовала и не декларировала, не навязывала читателю своих идей, а как бы делала его самого участником и толкователем описанных в романе событий.
