Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
Склонный (не без воздействия Лелевеля и поляков, известных ему по Берлину) рассматривать польское движение цельно, чуждый тактике расстановки акцентов на многочисленных разногласиях между эмигрантами (и наоборот, часто на практике от них абстрагировавшийся), Бакунин не мог не насторожить даже людей, на которых он произвел сильное впечатление. В частности, Лемпицкий и Дзвонковский могли несколько охладеть к нему после «инструкций», поручавших им защиту бакунинской чести при помощи В.Велёгловского, достаточно далекого от них по убеждениям (характерно, что Велёгловский, один из первых польских препозитивистов, занимал своеобразную позицию в польском движении. До 1847 г. он в целом примыкал к ПДО, после чего оказался в разношерстном отряде «диссидентов». В революционных событиях 1848—1849 гг. деятельного участия не принял, зато явился автором множества публицистических работ, отдельные мысли которых при всем их консерватизме и воинствующе-католической направленности перекликаются с идейной платформой Бакунина конца 1840-х годов188).
Хотя в своей тактике в отношении поляков Бакунин по возможности старался обходиться без скандалов (это заметно отличается от установок 1860-х гг., сформулированных недвусмысленно и бескомпромиссно), сглаживая разногласия и охотно «дипломатничая», это не спасало, а зачастую и усиливало подозрения в его адрес. Слухи о бакунинском шпионстве распространялись преимущественно в устной форме. На стра-
183
ницах польской эмигрантской печати конца 1840-х гг. пока не удалось обнаружить ни одного печатного обвинения Бакунина в шпионстве, что подтверждает вывод Я.Кухажевского189.
Между тем Бакунин на страницах «Исповеди» старается всячески подчеркнуть широкое распространение среди поляков (и особенно в рядах ПДО) известий о его деятельности в пользу царизма190. Такая тактика «избирательных воспоминаний» позволяла ему с легким сердцем опустить немало подробностей об его отношениях с различными эмигрантскими группировками. К 1847 г. Бакунин был неплохо известен в различных эмигрантских кругах; при этом было трудно назвать его сторонником какого-либо конкретного течения, что уменьшало соблазн употребить его имя для дискредитации своих политических противников. Польская эмигрантская пресса (в отличие от германской) несколько ответственнее относилась к своей и чужой репутации. Центральный орган ПДО до декабря 1847 г. не упоминал о Бакунине вообще (небезынтересно, что с момента опубликования статьи в «Кон-ституционнель» и начала активных контактов с Централизацией имя Бакунина практически исчезло с газетных страниц, перекочевав в полицейские донесения)191.
Многочисленные подозрения в шпионстве, ставшие отражением резкого повышения активности Бакунина в польской среде в предреволюционные годы, находили выражение в форме явного и скрытого доносительства. Польские «друзья» французской полиции в значительной мере причастны к появлению на свет доклада префекта парижской полиции министру внутренних дел Франции от 6 февраля 1847 г.: «Этот иностранец (Бакунин. — Ю.Б.) привлекает и принимает у себя значительное количество польских эмигрантов; уверяют, что хотя он выступает в качестве самого преданного их друга, но вместе с тем стремится раздуть среди них разногласия...»192 Вывод делался однозначный: Бакунин — тайный агент царизма, призванный выявить планы эмиграции и внести в нее раскол.
Налицо естественная реакция на контакты Бакунина с молодой эмиграцией 1846 г., исходившая, как представляется, от некоторых давних членов ПДО, далеких от руководства, плохо информированных о русском эмигранте и лично с ним не встречавшихся. Впрочем, не стоит переоценивать значение
184
этого слуха, а равно появившихся в газете Борнштедта «Дойче Брюсселе цайтунг» от 25 марта 1847 г. известий о шпионстве «литературного агента» царизма Я.Н.Толстого, которого вполне могли спутать с казанским помещиком Г.М.Толстым, финансировавшим Бакунина и Маркса193. Соответствующая информация была помещена в «Демократе польском» 17 апреля194; совершенно отсутствуют данные о каких-либо обвинениях Бакунина в связи с этими публикациями со стороны поляков.
Похоже, что историографическая традиция, восходящая к Стеклову и Полонскому, преувеличивает значение обвинений в причастности к этому делу Бакунина и П.В.Анненкова (который, как и Г.М.Толстой, снабжал Маркса (и Бакунина) деньгами), высказанных Марксом в частном письме Энгельсу; серьезно контактировавшие с Бакуниным поляки не имели потребности в финансовых, да и каких-либо иных отношениях с Г.М.Толстым; сам Маркс вскоре успокоился и как ни в чем не бывало продолжал просить Анненкова и Г.Толстого о денежном вспомоществовании195. Совершенно ясно, что слухи подобного пошиба не могли привести к какому-либо разрыву Бакунина с Централизацией ПДО и другими его польскими знакомыми, но бакунинские недоброжелатели среди польских эмигрантов, очевидно, взяли эту историю себе на заметку.
Речь Бакунина на митинге в парижском зале «Валентино» в честь 17-й годовщины восстания 1830—1831 гг., стала первым его публичным выступлением, известным всей Европе. Бакунин, в течение почти двух лет воздерживавшийся от публичных заявлений, эффектно и своевременно «вышел из тени». Это позволило ему приобрести уже перед революциями 1848—1849 гг. огромную популярность, ставившую его в один ряд с такими фигурами, как Маццини, Ледрю-Роллен, Мерославский (и тогда, и в период революции стоит учитывать немалый эффект психологической привлекательности, соединивший воедино реальные, вероятные и откровенно приписываемые Бакунину действия, что ярко отразилось как в материалах саксонского и австрийского следствий, так и в ряде легенд о Бакунине, «законно» распространяющихся до сих пор в ученых трудах)196.
