Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
172
сочетании с общительностью Бакунина позволяет считать вероятность их результативного контакта весьма значительной. Не исключено, что близкому схождению Герцена и Ворцеля немало способствовало предшествовавшее общение польского революционера с Бакуниным.
В 1846—1847 гг. Бакунин был достаточно осведомлен о намерениях и планах польской эмиграции, о чем косвенно свидетельствуют полицейские донесения141. Ни о каких подозрениях в шпионстве в его адрес со стороны руководства ПДО речь идти не может (эту истину впервые высказал в 1920-е гг. Я.Кухажевский в своей полемически заостренной книге)142.
Отношения с поляками были органической частью обширных парижских связей Бакунина, причем контакты эти (в отличие от его версальских визитов весны и лета 1846 г.) были многосторонними, в них принимали участие знакомые ему французы, немцы и другие, в частности, Ф.Р.Ламеннэ, Г.Гервег и Н.И.Тургенев, которым Бакунин обязан знакомством со многими поляками143. Бакунин и Гервег имели давние связи с Ксаверой Мазуркевич, сестрой Мерославского и женой члена Централизации 1846 г., которая в 1847 г. действовала в Познани в качестве активного агента Централизации144. В своей переписке Бакунин упоминает о возвращении этой дамы в Париж, о ее бракосочетании с В.Мазуркевичем и о твердом намерении посетить ее в Версале145. Тут содержится прямое опровержение «чистосердечного признания» Бакунина о прекращении поездок в резиденцию руководства ПДО.
Небезынтересен остающийся в историографии без ответа вопрос о контактах Бакунина с Л.Мерославским в 1840-е годы. Безусловно, позднейшие непримиримые соперники получили представление друг о друге еще тогда, причем впечатления того времени не носили отрицательного характера, о чем свидетельствует первая фаза их контактов в 1862 году146. Обстоятельства биографии обоих не дают оснований говорить о возможности тесного личного общения. Конечно, не исключены их салонные контакты в 1844—1845 гг., равно как и связь на расстоянии по конспиративным каналам в период революций 1848 г.; при этом особых последствий их вероятное общение такого рода не имело.
173
Этого нельзя сказать о деятельности Бакунина в среде руководства ПДО в 1846—1847 годах. Она была крайне полезной для Бакунина, хотя и не оправдала его надежд на немедленное участие в революционном деле совместно с поляками. Интересно, что бакунинские контакты с руководством ПДО, в отличие от предшествующей ориентировки на структуры, близкие к Лелевелю, сочетали в себе общение с радикалами, накопившими громадный опыт конспиративной работы, и с новым поколением деятелей ПДО, вовлеченных в борьбу в последние годы. Впечатления от контактов с лидерами ПДО благотворно повлияли на Бакунина, толкнув его к дальнейшему общению с поляками с акцентом на практическую революционность. Знакомство с вождями ПДО он активно совмещал с контактами с рядовыми членами этой организации, спектр политических предпочтений которых был достаточно широк. Как и раньше, бакунинские связи с «польским элементом» никоим образом не замкнуты в рамках конкретной эмигрантской группировки. Он поддерживает контакты разного уровня с поляками, исповедующими самые разные политические убеждения, хотя большинство его знакомых периода 1846 — начала 1848 г. тем или иным образом были связаны с ПДО.
Объединение вокруг этой организации самых различных течений повлекло за собой крайнюю пестроту ее рядов. В ПДО находились люди, резко нападавшие на линию Централизации, которая, в свою очередь, после кратковременного периода объединительной эйфории вскоре интенсивно приступила к привычным словесным баталиям с «раскольниками» и «сторонниками полумер»147. Конфликтные ситуации достаточно скоро воплотились в заметный отток недовольных из общества. В их числе наряду со вновь принятыми сторонниками распущенных в 1846 г. эмигрантских организаций зачастую оказывались и люди, покинувшие Польшу после неудачи Краковского восстания. Именно на этих привычно бездомных и безденежных поляков и обратил самое пристальное внимание Бакунин, убедившись в том, что реальность замышляемых им с Централизацией предприятий — дело достаточно отдаленного будущего.
174
В «Исповеди» он так повествует об этом времени: «От конца лета 1846-го до ноября 1847-го я опять оставался в полном бездействии... С польскими демократами я более не виделся, а видел много молодых поляков, которые впоследствии почти все обратились в мистицизм Мицкевича»148. «Бездействие» Бакунина на основании немногих сохранившихся источников представляется очень сомнительным. Внешняя канва его повествования, как и в большинстве сюжетов «Исповеди», соответствует действительности. Не подлежат переоценке сведения, сообщаемые им о переходе значительной части новоиспеченных эмигрантов в ряды «то-вяньчиков». Характерно, что в частной переписке Бакунин неизменно связывает это эмигрантское направление с именем его основателя, в «покаянии» же в этих случаях помянуто лишь имя Мицкевича; в литературе подробно описаны существенные отличия взглядов Мицкевича от идей Трвянь-ского, особенно после 1845 года149. Налицо обычная для Бакунина подмена понятий. Перед царем он резко отзывается о мистических и мессианистских склонностях Мицкевича и его единомышленников150. Здесь Бакунин сознательно искажает учение Товяньского, проявлявшего в эти годы значительный интерес к России и русским. При таком подходе Бакунин умалчивает и о направлении мысли Мицкевича в предреволюционные годы, и о его действиях в период революций 1848 г., хорошо известных III Отделению151.
