Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
12
Йорке, в советской и польской историографии не использовалась совершенно.
Автор с сожалением отмечает, что «в русской исторической литературе послереволюционной эпохи, которая была эпохой напряженной работы над изучением истории революционных движений как в России, так и во всем мире, для изучения истории движения польского сделано бесконечно мало, — даже меньше, чем делалось в дореволюционные годы. Что же касается вопроса о характере взаимных влияний, то этот вопрос... вообще не поставлен русскою историческою литературой». Причину такого неприглядного положения автор видит в «политике правительства, которое в современной России "организует" и "планирует" работу историков. Советское правительство не хотело, чтобы в России изучали прошлое борьбы польского народа за свою свободу; рассказы из этой борьбы неизбежно должны были будить в русской читательской аудитории симпатии к польскому народу и его многолетней борьбе за свою свободу»18.
При всей политической заостренности некоторых положений Николаевского его характеристика степени изученности проблем польского освободительного движения в тогдашней русскоязычной историографии верна. Однако и работа самого Николаевского немногое прибавляет в плане ломки сложившихся стереотипов. Публицистичность изложения заставляет автора допустить значительные связки доказательств, в том числе и тех, что предположительно могли быть основаны на материалах погибших документов из варшавских архивов. При характеристике польских контактов Бакунина Николаевский уделил основное внимание проблемам взаимовлияния идейных концепций Лелевеля и Бакунина. Многие основные положения работы изложены чересчур прямолинейно (в особенности вопрос о роли общинного владения землей): ощущается определенная зависимость от существовавшей к тому времени исторической литературы.
Наряду с этим значительную ценность представляют сообщения Николаевского о знакомстве Бакунина и Ст.Ворцеля и о посещении Бакуниным осенью 1848 г. станции Мыслови-це (Николаевский пишет об этом как о реальном факте). В то же время ощущается, что возможности автора были гораздо
13
выше, но его сковывают каноны популярного изложения. Трудно согласиться и с выводом о том, что Бакунин «был самым крайним среди всех, кто стремился занять места на краю. Но в построении этих концепций на него огромное влияние оказала политическая мысль революционной польской эмиграции»19. Такая декларативная постановка вопроса лишний раз подчеркивает то обстоятельство, что сам Николаевский был знаком с польскими сюжетами довольно приблизительно.
Стоит упомянуть и работы рано скончавшегося эмигрантского историка Б.А.Евреинова, проследившего подробности деятельности Бакунина на Славянском съезде и содержания его в австрийских тюрьмах20. Польские контакты представляют собой второстепенную канву повествования; многие сюжеты этих работ дублированы у В.Чейхана и Й.Пфицнера. Таким образом, и историография русского зарубежья, несмотря на определенные усилия, не смогла обеспечить приемлемый уровень разработки проблемы.
Второй период советской историографии бакунизма (1936 — конец 50-х гг.) характеризуется практически полным отсутствием серьезных работ о Бакунине. Все проблемы его биографии неизменно рассматривались сквозь призму сталинской оценки народничества «как злейшего врага марксизма и всего дела пролетариата»21. Крупномасштабное наступление на остатки народничества, начатое выступлением А.А.Жданова на заседании бюро Ленинградского обкома ВКП(б) 25 февраля 1935 г., повлекло за собой ликвидацию Общества бывших политкаторжан и ссыльно-поселенцев и прекращение издания в его издательстве двенадцатитомных сочинений Бакунина под редакцией Стеклова. Жданов особо подчеркнул мысль Сталина о том, что «если мы на народовольцах будем воспитывать наших людей, то воспитаем террористов»22.
Террористический режим вскоре безжалостно расправился с последними попытками уклониться от «единомыслия»; неудивительно, что жертвами репрессий стали многие историки, занимавшиеся в предшествующие годы бакунинской тематикой, в том числе и Ю.М.Стеклов. На смену оживленному творческому процессу пришли «единственно правильные» и «марксистски выверенные» оценки, проявляющие удивительную живучесть и в наши дни. В исторической науке
14
безраздельно господствовала концепция, грубовато сколоченная верным подручным Сталина Ем.Ярославским на базе поверхностного восприятия им работ предшествующего десятилетия. Исторический подход, опора на источники, поиск новых материалов — все это было заменено махровым догматизмом. Классический пример тому — книга Ярославского «Анархизм в России», где автор утверждал, что «Бакунин был буржуазным националистом, шовинистом в период революций 1848 г., а антисемитом... он оставался всю свою жизнь»23.
Положение не изменилось и после погрома «космополитов» и «низкопоклонников», свидетельство тому — опус В.Г.Березиной (1952 г.), где подобные оценки распространялись и на отношения Бакунина и Белинского в 30-х годах24. Можно говорить о практически полном прекращении исследований о Бакунине; тема о его польских контактах была крамольной вдвойне. Она обойдена совершенным молчанием как в поверхностной работе Г.Г.Фруменкова, сумевшего в 1953 г. иссследовать русско-польские революционные связи за более чем 40 лет — с 20-х по 60-е гг. XIX в., так и в обобщающем труде по истории Польши, не говоря уже о специальных работах по польской истории25.
