Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
Бакунин проводил мысль о том, что в Польше «рабство крестьян явилось основой свободы 2—3 млн. дворян, пусть даже односторонней, основанной на несправедливости»; свобода эта «все оживляет и приносит свои плоды», — в России же угнетение крестьянского населения стало «фундаментом рабства дворян»86. Несмотря на всю противоречивость исторических взглядов Бакунина, можно полагать, что в процессе долголетнего вращения в различных польских кругах он составил себе определенное (адекватное реальному уровню постижения исторического процесса в то время) представление о демократических традициях польской политической системы87. Его позиция была одинаково чужда как выпячиванию преимуществ направления развития средневековой Польши, свойственному большинству польских общественных течений 1830—1840-х гг. (и в первую очередь линии Централизации ПДО), так и присущему русской общественной мысли тоталь-
78
ному негативизму в отношении исторической судьбы польского народа.
В то же время Бакунин подвергает куда более беспощадной критике российское дворянство, отказываясь от каких-либо апелляций к его «героическому прошлому» и изображая перед лицом европейского общественного мнения все убожество дворянского сословия в России с его темным прошлым и еще более мрачным сегодняшним днем. На конкретных примерах он доказал, что холопство, деморализация, безудержный деспотизм — повседневное явление в «отравленной рабством, доносами и страхом атмосфере» николаевского царствования88.
Бакунинское отношение к дворянству представляется более целостным и масштабным на фоне попыток руководства ПДО совместить традиционную идею о «10-вековой демократии» в Польше с радикальными программно-теоретическими посылками сегодняшнего дня89. Путаница и двусмысленность органически присущи деятельности ПДО уже на идейно-теоретическом уровне, что решающим образом сказывалось на пропаганде его взглядов в конкретной обстановке. За громкими фразами об отходе от «анархизма» и «половинчатости», свойственных шляхетским освободительным течениям конца XVIII — первых десятилетий XIX в., у идеологов демократов скрывалось отсутствие действенных факторов изменения функций «привилегированного сословия» в ходе подготовки и осуществления национального освобождения. Не только для ПДО, но и для большинства других левых течений в польском движении характерна максимальная близость трактовки со-словно-классовых и политических факторов в оценке конкретных личностей и группировок (чаще всего на уровне не выше взаимной нетерпимости и наклеивания ярлыков типа «монархический», «шляхетский», «мистический», «демагогический» и т.п.).
Все это привело к значительному обесцениванию к середине 1840-х гг. ряда ключевых программных установок ПДО, превратившихся из реально работавших пропагандистских лозунгов в стертые формулировки, бесполезные при живой подготовке «революционного дела»; это более чем настороженно встречалось практиками на местах90. В течение первого деся-
79
тилетия после восстания 1830—1831 гг. в публицистике ПДО шляхетское сословие (равно как и «аристократия», «люд», «мещанство») рассматривалось недифференцированно, как единое целое. Термин «шляхта» был окрашен, как правило, сугубо отрицательно, для положительных оценок использовались выражения типа «демократы», «патриоты», «выразители национальных интересов».
На этом фоне представления Бакунина были более конкретны. Внутри российского дворянства он выделяет слой недовольной молодежи, включающий носителей «нового духа», более реальных и основательных «по сравнению со столь богатым иллюзиями 1825 годом». Он особо подчеркивает, что эти молодые люди «будут действовать не потому, что они — дворяне, а несмотря на то, что они дворяне»91. По словам Бакунина, они жадно впитывают достижения европейской свободолюбивой мысли и «всеми силами стараются приблизиться к народу, что чрезвычайно трудно, потому что они отделены от него пропастью». В брошюре «Русские дела» (1849 г.) подчеркивается, что Москва является центром недовольной группировки, «пренебрегающей государственною службою и старающейся слиться с народом на селе»92.
Несомненное сходство с этой стороной бакунинского плана заключают в себе основные положения статьи Хельт-мана «Шляхта и революция» (1843 г.). Анализируя 12-летний печальный опыт польской эмиграции, так и не приведший к новому восстанию, автор делает новый для ПДО вывод о необходимости ставки на шляхетскую молодежь, ждущую своего часа с 1831 г. и лишенную многих убеждений и иллюзий, тяготеющих над старшим поколением революционеров93. На первый взгляд, мысль Хельтмана более практична в своей основе, приближена к потребностям революционной работы, чем широковещательные упования николаевского «отставного прапорщика». Но Бакунин чутко уловил перспективные потребности развития освободительного движения в стадии вызревания его новой фазы. Призывы же Хельтмана оказались временным тактическим лозунгом, за которым скрывалось привычное для ПДО стремление скрестить приток свежих сил с неизменной руководящей линией, воплощаемой пятеркой членов Централизации. Тенденции ко всеобщему «единомыс-
