Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
Бакунинское понимание демократизма в 1840-х гг. подразумевает прежде всего всеобщий, народный, крестьянский характер надвигающихся преобразований. Ломка существующих учреждений и институтов должна быть, по его мнению, безоговорочной и окончательной, чуждой половинчатым идеям о сохранении частной собственности и парламентаризма, составляющим краеугольный камень политической доктрины ПДО. Внутри польского движения это убеждение переплетается с рядом выступлений С.Ворцеля и других лидеров «Люда польского» (конец 1830-х гг.), а также с некоторыми элементами концепций, выдвинутых в начале 40-х гг. П.Сцегенным, Э.Дембовским и Х.Каменьским65.
Но радикализм разрушительных построений у молодого Бакунина чувствуется значительно сильнее. Главной движущей силой для ниспровержения старого строя, по Бакунину, является крестьянство — «огромная масса» тех, «которые уже не ждут воли от царя, и восстания которых, с каждым годом учащающиеся, показывают, что они устали ждать»66. Перед нами характерный для Бакунина 1840-х гг. взгляд на революционные возможности крестьянства. С польской публицисти-
73
кой (и в особенности с эмигрантской) его роднит в целом приблизительное, недостаточное знание конкретной обстановки в России и Польше. Бакунин подчеркивает, что как в России, так и на территории разделенной Польши царит жесточайшая система необузданного произвола над крестьянским населением, уходящая в глубь веков. В незаконченном наброске автобиографии (1869 г.), отражающем его старые воззрения на польскую ситуацию, подчеркивается: «Основа польской и русской истории одна и та же: это рабство крестьян. Поляки могут возражать сколько им угодно, но достоверно, что их крестьяне были такими же рабами»67.
Представления польских эмигрантов о ситуации в «деспотических империях» базировались на разных источниках, надежность многих из которых в разной степени сомнительна. Главная информация поступала из немецких и французских газет, реже — из прессы остальной Европы, в том числе и выходящей на территории России и всех трех частей разделенной Польши. В последнем случае информация была урезана до минимума и соответствующим образом искажена. Яркий пример — выступления выходящего в российской столице «Тыгодника петерсбурского», которые формировали устойчивое впечатление об отсутствии в Польше каких-либо событий, кроме передвижений особ императорской фамилии и светской хроники. Западная печать вперемешку с реальными фактами часто публиковала самые невероятные слухи. Полученную картину могли дополнить свидетельства попавших за рубеж соотечественников (в основе всегда субъективные; к тому же далеко не все из них были настроены радикально), а также информация по конспиративным каналам, также в немалой степени субъективная и отрывочная.
Для периода середины и конца 1840-х гг. источники получения информации у Бакунина и левого крыла польской эмиграции во многом совпадают, как сходятся и оптимистические линии оценки фактов подобного рода68. Характерно, что в Манифесте ПДО 1836 г. перспективы внедрения демократических начал в сознание крестьянства выражены в сходном духе. Оторванность от конкретной польской обстановки, непонимание жизни простого народа приводили к устойчивой повторяемости программных установок о том, что идея наделе-
74
ния крестьян землей в собственность может быть «легко реализована в народе», причем тогда «народ восстанет как один человек»69. В 1840-е гг. подобные подходы встречаются в работах Хельтмана и Ворцеля, Подолецкого и Мерославского70. Позиция лидеров движения внутри страны выражена обычно более сдержанно, но подобные настроения явственно проявились у Х.Каменьского и В.Дзвонковского, многих членов «Организации 1848 г.» в Царстве Польском71.
К тому же народ в восприятии идеологов ПДО, как правило, предстает сплошной массой, в которой нет необходимости выделять какие-либо слои или группы и соответственно вычленять их специфические интересы и создавать на этой основе какие-то особые тактические установки в условиях очевидных различий в положении крестьянства в российской, прусской и австрийской частях разделенной Польши. Впрочем, Хельтман указывает на «непокорных людей», а также на «целые громады, отказывающиеся нести повинности»72. Бакунин в своих работах 1840-х гг. и в особенности в брошюре «Русские дела» выказал несколько большую компетентность в крестьянских проблемах собственной страны. Он указал на необходимость не просто отмены крепостного права, но и на растущее в народе требование права на землю. В среде русского крестьянства он выделил три категории — удельных, государственных и помещичьих, которые, по его мнению, объединены «одинаково жалкой, недостойной участью» и «единодушной готовностью к восстанию»73. Разграничение же крестьянской массы по социальному признаку еще отсутствует в выступлениях Бакунина 1840-х гг., так что воззрения Хельтмана и Ворцеля о «единой нераздельной массе крестьянства» ему в некоторой степени близки.
Сходятся они и в симпатиях к «непокорному элементу», который интересует Бакунина значительно больше. «Раскольничий» и «разбойничий» потенциал расценивается им очень высоко; именно этим людям, согласно его взглядам, принадлежит честь выступить организатором и вдохновителем всенародного бунта против царизма. Надежды на пересечение интересов и взаимопроникновение русского сектантства, которое, по Бакунину, имеет политический характер, и разбой-ничье-бунтарской стихии, воплощением которой были Разин
