Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов Том 5 - Бартольд В.В.
Скачать (прямая ссылка):
За последние годы в русской литературе, как понятная реакция против прежних крайностей, проявляется стремление доказать, что татары, завоевавшие Русь, вовсе не были кровожадными варварами и по уровню своей культуры превосходили чуть ли не всех своих современников. Б. Я. Владимирцов, конечно, чужд таких стремлений, но и у него мы встречаем несколько странные в устах историка слова: «Злодеяния, которые совершил Чингис или готов был совершить, находят себе смягчающие обстоятельства в воззрениях той среды, в которой жил Чингис» и т. д.
29*
452
Статьи и рецензии
(стр. 173). В подобных попытках оправдания не нуждается ни исторический народ, ни исторический деятель. Историку приходится брать ход истории таким, каким он был и каким он не мог бы быть, если бы не было людей, готовых проливать кровь ради достижения своих личных честолюбивых целей. Находящаяся уже в «Сокровенном сказании» легенда о том, что Чингиз-хан родился с комком запекшейся крови в руке, наглядно показывает, что количество крови, пролитой по повелению Чингиз-хана, поражало и его монголов, несмотря на то что представление о нравственной ответственности перед «Вечным Небом» не только было «смутным», но едва ли вообще существовало. Монгольское язычество еще было на той стадии развития, когда в религиозные воззрения еще не вносятся этические начала. С представлением о пролитой крови не только не связывалось представление о загробной ответственности, но, напротив, существовало представление, что убитые люди будут служить на том свете тому, кто их убил или ради кого они были убиты.
Исключительное внимание к личности своего героя несколько отвлекло Б. Я. Владимирцова от другой, может быть, еще более благодарной задачи: дать читателю ясное представление о той среде, географической, этнографической и культурной, в которой жил и действовал Чингиз-хан. Читатель популярной книжки нуждался бы в гораздо более многочисленных и отчетливых пояснениях. Ему сообщается, что «Кучлук бежал в Семиречье, к господствовавшим там „Кара-Киданям"» (стр. 68); что перед Цзиньцами над Китаем властвовали кидане (стр. 102); что Кучлук воспользовался «движением мусульман против Гурхана, т. е. государя народа Кара-китаев, вышедшего из Китая и основавшего там (т. е. в Семиречье) государство в первой половине XII века» (стр. 118); но нигде не сказано, что Кидань есть только китайская транскрипция народного названия Китащ не сказано тоже, как это народное название было перенесено на страну с совершенно иным составом населения, Рашид ад-дин объясняет широкое распространение названия татар исключительно возвышением татар около озера Буир-Нор во второй половине XII в., т. е. историческим фактом, едва ли получившим сколько-нибудь широкую известность на Западе; он не мог знать, что народное название татар встречается уже в VIII в. и было известно мусульманам уже в X в.; Б. Я. Владимирцов (стр. 15 и сл.) как будто принимает объяснение Рашид ад-дина. Названия несуществующих теперь городов, как Отрар, приводятся без всяких пояснений. В словах об отрядах, посланных «вверх и вниз по Аму-Дарье» (стр. 132), вместо «Аму-Дарье», как видно из контекста (стр. 130), надо читать «Сыр-Дарье». Не говорится, что различие между словами хан (кан) сцарь' и каган 'император' (стр. 13 и сл.) первоначально не существовало и впоследствии соблюдалось далеко не всегда; поэтому читателю не объясняется, почему одни и те же лица называются то ханами, то каганами. Словом карачу обозначалось не только простонародье, в противоположность аристократии (стр. 13 и 42), но и весь народ, в противополож-
Б. Я. Владимирцов, Чингис-хан (1922)
453
ность ханскому дому. Сомнительно, чтобы «самым цивилизованным племенем тогдашней Монголии» были найманы (стр. 64), а не жившие около Великой стены «белые татары» — онгуты (стр. 22), «народом Сартагул» монголы называли не только хорезмийцев (стр. 126), но вообще людей мусульманской культуры, особенно среднеазиатских иранцев; Рашид ад-дин обыкновенно передает слово сартагул словом таджик. О распространении среди монголов христианства (известно, что новые сведения по этому вопросу добыты проф. Пельо 5) и о роли мусульманских купцов могли бы быть собраны более подробные сведения. Интересно было бы отметить, что, по Абу-л-Фараджу, христианской была жена мергитского князя Даир-Усуна, Туракина, впоследствии жена Угэдэя и мать Гуюка, тогда как сын Даир-Усуна, брат жены Чингиз-хана, Кулан, носил имя Джемаль-ходжа, т. е., по всей вероятности, был мусульманином. Не говорится, что младший брат Чингиз-хана, Темуге-отчигин, «очень любил постройки и везде, куда приходил, устраивал дворец, павильон и сад» (слова Рашид ад-дина), т. е. в большей степени, чем Чингиз-хан, подчинился внешнему влиянию цивилизации. Не отмечаются те черты материальной культуры, которыми быт монголов XIII в. отличался от быта современных кочевников, в том числе гораздо более широкое употребление колесных повозок, о чем постоянно говорится и в «Сокровенном сказании». Все это показывает, что и после книжки Б. Я. Владимирцова для историка Чингиз-хана и его эпохи остается обширное поприще, но нисколько не отражается на оценке самой книжки, значение которой определяется не тем, чего в ней нет, а тем, что в ней есть и что, как уже было сказано в начале рецензии, представляет несомненный шаг вперед по сравнению с тем, что было раньше.
