Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов Том 5 - Бартольд В.В.
Скачать (прямая ссылка):
По-видимому, только из китайских источников могут быть извлечены новые фактические сведения о Чингиз-хане; дальнейшее изучение мусульманских источников едва ли много прибавит к тому, что уже было приведено в известность предшественниками Б. Я. Владимирцова. Выра-
29 В. В. Бартольд, т. V
450
Статьи и рецензии
жалась также надежда найти если не новые фактические сведения, то новый материал для характеристики самого Чингиз-хана, его сподвижников и его народа в монгольской народной литературе. Современный исследователь Ц. Ж. Жамцарано старался доказать, на основании собранных им материалов по «древней религии монголов», что монголы находились под влиянием «не одного только честолюбия и не одной лишь жажды наживы», но прежде всего под влиянием религиозного воодушевления: «Монголы ежеминутно чувствовали над собой и под собой сотрудничество и волю богов — тенгриев. И Чингис в глазах массы является лишь посланником тенгрия, он — герой, он — божественен». Б. Я. Владимирцов не идет, конечно, так далеко; но в характеристике личности и в объяснении действий Чингиз-хана и им, может быть, отводится слишком значительное место религиозному миросозерцанию. По мнению Б. Я. Владимир-нова, Чингиз-хан постоянно чувствовал над собой особое покровительство «Вечного Синего Неба» и верил выразителям небесной воли — шаманам. В расправе с шаманом Кокчу я в свое время видел доказательство, что «Чингиз-хан лично был свободен от суеверного почитания шаманов»; по мнению Б. Я. Владимирцова (стр. 91), Чингиз-хану для этой расправы пришлось «подавить свой суеверный страх перед шаманом». В источниках, насколько мне известно, никакого отголоска таких колебаний нет. В другом месте (стр. 174 и сл.) Б. Я. Владимирцов выписывает из Рашид ад-дина приписанный самому Чингиз-хану рассказ о том, как ему удалось одному справиться с шестью врагами и овладеть их конями. У Рашид ад-дина Чингиз-хан этим рассказом хочет указать, что его не напрасно называют могучим богатырем, по Б. Я. Владимирцову — что «Небо не допустило ему умереть случайной смертью».
Насколько этот рассказ соответствует действительным фактам, это, конечно, более чем спорно. В «Сокровенном сказании» чаще приводятся факты противоположного характера, в которых Б. Я. Владимирцов видит доказательство отсутствия у Чингиз-хана «особой личной храбрости» (стр. 173); в одном случае он «проявил себя осторожным до малодушия» (стр. 36). Такие же противоречия в чертах характера Чингиз-хана отмечаются в других местах; «Чингис-хан, несомненно, отличался подозрительной жадностью (выражение, конечно, не вполне удачное), ревниво оберегая свое достояние» (стр. 173); в то же время о нем говорили в народе: «Этот царевич Темучин снимает платье, которое носил, и отдает; с лошади, на которой сидел, сходит и отдает» (стр. 60). Следовало бы, может быть, отметить, что эти противоречия находятся не в одном и том же источнике, но зависят от противоположной тенденции двух основных версий эпоса о Чингиз-хане: степной, или богатырской, и придворной, или династической. В первой версии нередко проявляется стремление прославить сподвижников Чингиз-хана в ущерб ему самому, во второй этого стремления, конечно, нет; из первой версии заимствуются рассказы, где проявляется жадность и малодушие, из второй — рассказы о щедрости и молодечестве.
Б. Я. Владимирцов, Чиигис-хан (1922)
451
В книжке Б. Я. Владимирцова встречаются ссылки на «монгольские предания» и «монгольские былины», но вообще автор мало пользуется монгольской народной литературой, в чем он, по всей вероятности, прав. Между прочим, только в монгольских сказаниях воспевается Кулан, мергитская жена Чингиз-хана, причем Чингиз-хан изображается «сильно увлеченным» этой «прославленной красавицей». По этому поводу ставится вопрос, едва ли не лишний: «Любил ли когда-нибудь Чингис настоящей любовью какую-нибудь женщину?» (стр. 162). Даже завоевателей, действовавших в иной культурной обстановке, например Александра Македонского или Наполеона, трудно представить себе «увлеченными любовью»; еще менее вероятен был бы такой эпизод в жизни Чингиз-хана, у которого, по словам Рашид ад-дина, было до 500 жен и наложниц. В одном из приписанных Чингиз-хану изречений к женам предъявляется требование, чтобы они умели в отсутствие мужей держать в порядке дом и достойно принять гостя, вообще поддерживать славу своих мужей: «Хорошие качества мужей узнаются по хорошим качествам жен». В этом отношении официальная версия предания вполне сходится с «Сокровенным сказанием»; перечисляя преимущества Чингиз-хана перед собой, Чжамуха, между прочим, говорит: «Жена моя болтунья». Чингиз-хан, по-видимому, был так же счастлив в своих женах, как в своих сыновьях и сподвижниках. Трем его главным женам приписываются благоразумные советы, вызывающие одобрение их мужа; слова «Борте говорит дело» и «Кулан говорит дело» приводятся и в книжке Б. Я. Владимирцова (стр. 42 и 163); в «Сокровенном сказании» Чингиз-хану также приписываются слова: «Есуй говорит дело», притом по еще более важному поводу: по вопросу о необходимости заблаговременно назначить наследника престола. Разумеется, в «Сокровенном сказании», как во всяком богатырском эпосе, есть романтические эпизоды, но героем их не является Чингиз-хан; сюда относится приведенный у Б. Я. Владимирцова (стр. 163) рассказ о вздохе, вырвавшемся у Есуй в присутствии ее прежнего жениха. Даже мать Чингиз-хана Оелун, впоследствии оказавшаяся мудрой домоправительницей и воспитательницей, сделалась женой Есугай-багатура против своей воли и трогательно простилась со своим первым мужем, у которого ее насильно отняли: «Если сохранишь свою жизнь, пусть будет у тебя жена, похожая на меня; коли будешь помнить обо мне, то назови другую жену свою моим именем».
