На заре человеческой истории - Семенов Ю.И.
ISBN 5-244-00092-6
Скачать (прямая ссылка):
С. 68).
Конечный вывод, к которому пришла упомянутая исследовательница, состоял в том, что, несмотря на внешнее сходство некоторых явлений, «проводить прямые параллели между поведением обезьян и поведением
человека неправильно, так как в поступках человека всегда присутствует элемент нравственной оценки и моральных обязательств, неведомых шимпанзе» (там же. С. 176). «Еще большие отличия в поведении и психике шимпанзе и человека,— продолжает Дж. ван Лавик-Гудолл,— обнаруживаются при рассмотрении мотивов, которые лежат в основе успокоительных жестов. Человеческие существа способны действовать, исходя из бескорыстных побуждений: мы можем искренне сочувствовать попавшему в беду человеку, стараемся утешить его, разделить с ним его горести. Маловероятно, чтобы шимпанзе были способны испытывать зти эмоции. Даже члены одной обезьяньей семьи, связанные между собой родственными узами, никогда не руководствуются в своих отношениях друг к другу альтруистическими принципами» (там же). Таким образом, наличие в объединении шимпанзе актов взаимной помощи ни в малейшей степени не только не отменяет, но даже и не подрывает господства в нем, как в любом другом объединении животных, зоологического индивидуализма.
Именно это господство зоологического индивидуализма стало на определенном этапе развития стада поздних предлюдей препятствием для дальнейшего развития производственной деятельности. Его обуздание стало необходимостью. И качественно новые, социальные отношения возникли первоначально как средство обуздания зоологического индивидуализма. Поэтому ошибочно рассматривать социальные связи как дальнейшее развитие биологических. Они возникли и зародились как отрицание последних. Но противоречие между производственной деятельностью и биологическими отношениями, формами животного поведения нельзя, разумеется, понимать как абсолютное. Производственная деятельность пришла в непримиримое противоречие с сущностью биологических отношений, которая заключалась в господстве внутри объединения зоологического индивидуализма, и потребовала его обуздания. Что же касается отдельных сторон биологических отношений, отдельных форм поведения, то они могли и не представлять на начальных этапах формирования человеческого общества препятствия для развития производства. Не было, например, нужды в подавлении попечительского инстинкта. Но в дальнейшем развитии альтруизм
в отношении к потомству получил и новую — социаль-ную — основу. Не только не исчезли с переходом к пра-обществу совместные действия, но, наоборот, получили всемерное развитие. Однако теперь в их основе лежали не биологические, а социальные стимулы. Так же обстояло дело и с различными актами взаимопомощи.
Однако это не дает оснований рассматривать ни совместную деятельность в животном мире, ни взаимную помощь среди животных как зачатки социальных отношений. В лучшем случае можно говорить лишь о биологических аналогах социальных явлений, способствовавших возникновению социального.
О том, что становление человеческого общества было процессом ограничения биологических инстинктов, процессом обуздания зоологического индивидуализма, неопровержимо свидетельствуют данные социальных наук. Все конкретные общества, которые знает наука, относятся к числу готовых, сформировавшихся. И во всех этих социальных организмах, включая и самые архаичные, все биологические инстинкты, присущие человеку, находятся под контролем общества. Особенно строгим, тщательным был этот контроль в первобытных социальных организмах.
Но если в сформировавшемся обществе биологические инстинкты ограничены, введены в социальные рамки, то отсюда следует, что период, предшествовавший появлению такого общества, был временем ограничения этих инстинктов, их введения в социальные рамки, т. е. временем обуздания зоологического индивидуализма возникавшими социальными факторами. Становление человеческого общества завершилось, когда все биологические инстинкты были поставлены под социальный контроль и тем самым полностью ликвидирован зоологический индивидуализм.
Борьба социального и биологического в течение всего периода формирования общества носила упорный характер. Обуздываемый, но полностью еще не обузданный зоологический индивидуализм представлял для праобщества и пралюдей грозную опасность. Прорывы зоологического индивидуализма означали освобождение тех или иных членов праобщины из-под социального контроля, превращение индивидуалистических инстинктов в единственные стимулы их поведения. Там, где это при-
обретало массовый характер, происходило разрушение социальных отношений и исчезновение социальных стимулов поведения. Все это могло привести и приводило к распаду праобщип и гибели их членов.
Ограничение проявления биологических инстинктов было объективной потребностью развития праобщества, которая с неизбежностью должна была найти свое выражение в формирующейся воле праобщины (праморали), а через нее и в воле каждого прачеловека. Необходимостью было, таким образом, появление норм поведения, ограничивающих проявление биологических инстинктов. Эти нормы с неизбежностью должны были носить негативный характер, т. е. они были запретами. Данные этнографии позволяют составить представление о том, какой именно характер носили эти первобытные запреты. Они выступали в форме табу (123. С. 275—281).
