Михаил Бакунин и «польская интрига - Борисёнок Ю.А.
ISBN 5-8243-0208-1
Скачать (прямая ссылка):
Для Бакунина такие люди, как Дзвонковский, были просто находкой. Идеологические и политические разногласия в отличие от очень многих польских знакомых Бакунина не заслоняли у него главного — практической работы на благо освобождения Польши. После неудач 1846 г. Дзвонковский по-прежнему стремился к максимальному ускорению революционных приготовлений, что противоречило планам Централизации ПДО и соответствовало тогдашним проектам Бакунина, тем более, что Дзвонковский и Лемпицкий имели серьезный опыт участия в конспиративном движении в Царстве Польском, из всех районов Польши наиболее привлекавшем Бакунина. Последовавшие вскоре события показали, что это бакунинское знакомство не осталось без последствий (см. гл. 3). С апреля 1848 по 1850 г. Дзвонковский был руководителем вроцлавской агентуры, которая ведала переброской оружия и литературы в различные регионы Польши164.
Содержание бакунинских писем показывает, что взгляды Бакунина в значительной степени разделялись его адресатами. Описывая встречу с графом В.Тышкевичем, Бакунин, подвергая решительной критике его воззрения, подчеркивал, что «...он с некоторым недоверием... взглянул на ваше движение и мое и спросил меня, не коммунист ли Владислав, на что я совершенно положительно ответил ему, что нет, и постарался разъяснить ему разницу между славянской общиной и фаланстером»165. Вполне вероятно, что Бакунин, в течение всей последующей жизни питавший неистребимое пристрастие ко всякого рода тайным обществам с участием особо доверенных лиц166, уже перед революцией 1848 г. сделал попытку организации какого-то «движения», рассчитанного на «серьезное дело». Дзвонковский с его опытом нелегальной работы в Царстве, знакомством с движениями левого толка внутри Польши (в частности, с взглядами П.Сцегенного), а также нечеткой, не до конца сформировавшейся идейной позицией был подходящей кандидатурой для
178
участия в «движении», в котором главную роль должен был играть Бакунин.
Таким образом он рассчитывал деятельно влиять на грядущие революционные события, что создавало наряду с его контактами с Централизацией и Лелевелем прочную основу для практического осуществления его радикальных планов. Обращает на себя внимание то, что одной из основ, на которых покоилось замышляемое «движение», было обсуждение славянских проблем и роль общины в частности. Можно предположить, что влияние Бакунина на обоих поляков было наиболее значительным именно по этим позициям. Руководители «Организации 1848 г.», с которой Дзвонковский поддерживал прочный контакт, в ходе судебного разбирательства особо акцентировали внимание на непривычных для них «крайних» взглядах Бакунина, что якобы препятствовало их отношениям167.
Дальнейшая судьба бакунинского «движения» сложилась, вероятно, вопреки оптимистическому тону его первого письма. Второе послание, отправленное из Брюсселя, несколько сдержаннее по тону. Логично предположить, что возложенную на них миссию защиты чести и достоинства Бакунина поляки исполняли плохо. Опытный конспиратор Дзвонковский никогда не стремился внешне афишировать свои действия (о чем говорит и то, что Бакунин отправлял письма на адрес Лемпицкого, а Тышкевичу он повествует о взглядах именно «Владислава»); Лемпицкий, судя по всему, не обладал нужным авторитетом для исполнения бакунинского поручения. К тому же, несмотря на давнее знакомство, Дзвонковский и Лемпицкий абсолютно по-разному относились к конспиративной работе (судя по скорому возвращению последнего на родину, его участие в революционных событиях 1848—1849 гг. было незначительным168). Полностью обратить этих двух поляков в свою веру Бакунин, похоже, не смог, но приобрел очень ценный канал для конспиративной работы в Польше вообще и в Царстве Польском в частности.
Приведенные факты доказывают, что Бакунин активно использовал любую возможность для совместных революци-
179
онных акций с представителями польского общественного движения, отдавая явное предпочтение его левому крылу и особенно уроженцам Царства Польского. Он нисколько не преувеличивает, когда заявляет в письме Л.Фохт от 5 августа 1847 г.: «А в остальном я живу почти только с поляками и всецело бросился в польско-русское движение»169. Деятельность Бакунина имела ярко выраженный практический характер: среди его знакомых преобладают лица с революционными связями и опытом борьбы в 1846 г., представляющие, по его словам, «живую часть эмиграции». В «Исповеди» же он пытается доказать, что знал только «толпу шумящую», а не «действительных вождей движения»170.
Это утверждение было оставлено в Петербурге без внимания; между тем из лидеров польского движения в эмиграции к концу 1847 г. Бакунин не был лично знаком разве что с Мерослав-ским и Товяньским (но не с их воззрениями); его связывали отношения с А.Чарторыским и В.Замойским, А.Мицкевичем и В.Тышкевичем, В.Хельтманом и Ю.Высоцким, В.Дарашем и С.Ворцелем, КЛелевелем и В.Зверковским, Ю.Дверницким и В.Дзвонковским — т.е. с лидерами всех основных группировок польской эмиграции. К тому же характер бакунинских знакомств (известный по объективным причинам крайне неполно) позволяет говорить об определенной избирательности, отличавшей Бакунина в процессе тех контактов, которые он считал для себя главными (другое дело, что уровень «посвященности» Бакунина в практическую деятельность конкретных польских группировок был, естественно, далеким от его ожиданий).
